Ласло Дарваши - В малом жанре

Она не могла вести машину, когда небо сплошь обложено тучами. Или если она, положим, и могла вести машину, когда небо обложено тучами, она не терпела музыки, если в машине были еще пассажиры. Когда в машине двое пассажиров, да еще зверек в клетке, и небо обложено тучами, она могла слушать, но не говорить. Если ветер опилками из клетки зверька охлестывал ей колени и плечи и колени и плечи сидящего рядом мужчины, она ни с кем не могла говорить и никого не могла слушать, даже если в небе было совсем мало туч. Если мальчик спокойно читал книжку на заднем сиденье, а мужчина рядом разворачивал газету так, что краем задевал за панель управления, и солнце, отразясь от белых листов, ей било в глаза, она ни слушать, ни говорить не могла, сосредоточась на въезде на хайвей, встраиваясь в густой поток мчащихся машин, пусть в небе не было ни единой тучи.

Но если была ночь, и не было ребенка в машине, и не было клетки, зверька, и не было чемоданов и свертков, прежде загромождавших салон, и мужчина рядом совсем не читал газету, а смотрел перед собою в окно, и небо было такое черное, что она не видела туч, она могла только слушать, но не говорить, и она не терпела музыки, если мотель в отдаленье, левей, весь в огнях, над нею, на темном холме, будто переплывал хайвей впереди, покуда она на полной скорости мчала среди мелькания фар, и передние фары слева неслись на нее, и убегали в зеркало заднего вида, а задние фары, впереди, на закруглении вправо, под большим кораблем мотельных огней, слева направо переплывали хайвей впереди, то есть она могла говорить, но могла сказать одну только вещь, остававшуюся без ответа.

Мы с бабушкой живем среди незнакомых людей. И как только в доме умещается такая уйма народа, и все они в разное время выходят к столу? Они усаживаются обедать так, будто бы их приглашали — правда, для них, и вправду, всегда поставлен прибор, — или, входя в гостиную с холода, потирают руки, громко ругают погоду, устраиваются у камина, берутся за книжку, которую я в первый раз вижу, и начинают читать с места, заложенного потертой бумажной закладкой. Одни, понятное дело, веселые, милые, другие противные — хмурые или злые. С некоторыми я сразу завожу дружбу, мы понимаем друг друга с первого слова — и я так радуюсь, что снова с ними увижусь за завтраком. Но вот я спускаюсь к завтраку, а их и след простыл, и часто я их больше вообще никогда не встречаю. Очень все это странно. Мы с бабушкой никогда не говорим про этих мелькающих незнакомых людей. Но я слежу за ее розовым тонким лицом, когда она входит в столовую, клонясь на трость, и замирает от удивления — но ничего, она так медленно ходит, что это почти незаметно. Молодой человек выскакивает из-за стола, комкает салфетку, подвигает ей стул. Нервно улыбаясь, любезно кивая, она осваивается с его присутствием, и, хоть я же вижу, что ее, как и меня, поражает, что его здесь не было утром, да и завтра не будет, она ведет себя как ни в чем не бывало. Но часто за столом оказывается, конечно, не такой вот любезный молодой человек, а тощая старая дева, которая ест молча, быстро и уходит, пока мы еще продолжаем жевать, или старуха, дующаяся на целый свет и плюющаяся кожурой печеного яблока на край своей тарелки. И с этим ничего не поделаешь. Как избавиться от всех этих людей, которых ведь мы с бабушкой не приглашали, — хотя все они рано или поздно, конечно, и сами уйдут? Мы с бабушкой, понятно, люди разных поколений, но и ее, и меня учили — никогда не задавать вопросы, а только улыбаться, улыбаться, если ты чего-то не понимаешь.

На переднем стекле автобуса, в конце концов, значилось «Буффало», не «Кливленд». Рюкзак был из Сьерра Клуба, не из общества Одюбона.

Нам сказали, что нам нужен автобус, на котором впереди написано «Кливленд», пусть я вовсе не в Кливленд собралась.

Рюкзак, какой я с собой взяла, был исключительно крепкий. Даже прочней, чем надо.

Я приготовила много ответов на случай, если меня спросят, что я везу в рюкзаке. Можно сказать: «Это земля для цветов» или «Это для подушки, лечебно-ароматической». Можно и правду сказать. Но в этот раз не стали обыскивать поклажу.

В чемодане на колесиках у меня металлический ящичек, хорошенько обернутый в разные тряпки. Теперь это ее домик, или ее постель.