Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

— Сережа? Привет. Давай отойдем, на два слова.

Барышни вытащили руки из пакета и осмотрели Ленку, ревниво надувая губы. Кинг повернулся, поднимая свое добро.

— А, — сказал странным голосом, без обычной в нем ленивой ухмылки, — привет. Леник.

Вдвоем они отошли туда, где уже было пусто, Кинг сел, расставив ноги в синих новеньких джинсах, выжидательно посмотрел, перевел взгляд на Панча, который стоял в паре метров, держа в опущенной руке коричневый бидончик.

— Ну?

— Вот деньги, — Ленка протянула кулак с купюрами, — можешь пересчитать, ровно двести.

И показалось ей или нет, на лице Кинга нарисовалась радость и облегчение.

— О, какие мы обязательные, — пропел уже обычным своим голосом, принимая сложенные бумажки, — да не тряси на виду, хочешь, чтоб нас менты повязали? За спекуляцию?

Сунул деньги в карман, не пересчитывая, встал, оглядел обоих — Ленку с отчаянным сердитым лицом и Панча с бидончиком.

— Пока, детишки.

И ушел, насвистывая и не вынимая руку из кармана с деньгами.

— Пошли, — сказал Ленке Панч, — Пошли, где тут у вас молоко?

От того, что все случилось так быстро и так обыденно, Ленке стало неуютно. И страшно. Казалось, сейчас спохватится, догонит и снова начнет издеваться, угрожать, говорить всякие гадости. Но за спинами утихал невнятный шум толпы, чей-то смех и быстрый короткий разговор. А впереди уже волновался большой колхозный рынок, и за прилавками и народом — двери в прохладный, пахнущий свежим творогом и простоквашей, молочный павильон.

— Какой-то он, будто заболел, — задумчиво сказала Ленка, — я даже порадоваться не могу толком.

— Жалко его? — Панч подставлял бидончик, а ловкая тетка в белом халате черпала и опрокидывала в него алюминиевый стаканчик на длинной ручке.

— Нет, — призналась Ленка, — нисколечко, просто странно, будто он что-то задумал.

— Он тебя больше не тронет, никогда.

— Откуда знаешь?

Панч пожал плечами. Тетка обтерла краешек бидона и вручила его покупателю.

— Я не знаю. Но понял. Точно — не тронет.

— Хорошо бы, — с сомнением ответила ему Ленка.

И они ушли, унося густое молоко в бидончике, и думая уже о том, что утром Панчу ехать домой.

— Ты что смеешься, — спросил сверху Валик, — а ну, я тоже хочу.

— Как ты его. «Бидончиком». А помнишь, мне сказал, ты доктора Гену — фонендоскопом.

Засмеялись вместе, прижимаясь все теснее, и Ленка подумала через смех, с испугом, да как же это, он что, уезжает? Прямо сейчас?

— Заканчивается посадка на автобус, следующий до города Феодосии, — сообщил динамик над головами. Ленка перестала смеяться, с возмущением думая, как это заканчивается, ведь еще не говорили, что она началась!

— Лен. Я тебя люблю. Навсегда люблю. Ты смотри, не забывай, хорошо?

— Валинька. Ты мой ангел. Я без тебя, наверное, умру.

— Нет, — его лицо наклонилось, совсем близко, и глаза, темные, внимательные, — не умрешь, а ко мне приедешь. Мы с тобой всегда будем вместе, да? Не плачь. Ну, ты чего, Лена Малая? Блин, буду ехать и думать, что ты тут плачешь.

— Нет, — сказала Ленка, отпуская его и уже изо всех сил хотя, чтоб ушел и сел, потому что она сейчас разревется позорно, как маленькая, басом и с соплями. И вообще, сил нет провожаться, скорее бы уже прошла неделя! Чтоб ехать.

— Нет. Я не буду. Плакать. Ты иди. А я в кассу. Я билет куплю. К тебе.

— Да, моя королева Лета. Только сразу. Купи. И через дорогу осторожно.

— Еще нет.

— Что?

— Не королева. Но я буду, Панч, обязательно. Стану. Для тебя.

Он кивнул и они поцеловались. Коротко, потому что рядом проскочила посадчица, раскрывая на ходу свою тетрадку, и шофер закричал сверху что-то.

А потом Ленка быстро шла обратно, мимо вечного кургана, поросшего сушеной от прошедшего августа травой, через дорогу, по которой уехал автобус. Почти ничего не видя от слез, устремилась в проход между домами, и дернулась — в плечо ударилось что-то колючее, отскочило на тротуар.

— Малая! — Ленка подняла голову, к сердитому лицу на балконе, над гирляндами вяленой рыбы, — ты оглохла, что ли?

— Оля! Рыбочка!

— Поднимайся, давай!

Всхлипывая, Ленка летела по пыльным ступеням, хватаясь рукой за перила, на которых знала каждую трещину и вмятину. Вваливаясь в открытую дверь, зарыдала в голос, топчась и неловко скидывая сандалии.

— У-у-у… уе-хал, Оль. Он уехал!

— О-о-о, — сказала Рыбка мудрым голосом, — ну-ка, двигай в комнату, а то предки услышат, щас я тебе водички. На балкон давай сразу.