Елена Блонди - Дзига [СИ]

— А… — растерянно сказала Лета. Умолкла, и наконец, наполовину, чтоб не оставлять его одного в своей личной смешной мечте, тоже крикнула во все горло:

— Тра-ва!

— Не-бо!

— Ле-та!

— Да-а-а!

Чуть ниже, ахнув, будто выстреливая себя из желтой травы, рванулись наискось перепелки, жестко хлопая крыльями. От неожиданности Лета взвизгнула и, хохоча, согнулась, упираясь в слабые от страха колени, выпрямилась снова.

— Я! Лета неимоверная! Да-а-а!

— Я Дзига!..

— Великолепный!

— Да-а-а!

Два голоса взлетали в небо, терялись в нем и хохотом возвращались обратно, падали в раскрытые рты, хлопали по прищуренным от солнца глазам, ветер налетал, высушивая слезы в уголках летиных глаз, их пощипывало, и она вытирала пальцами легкие кристаллики соли. Снова смеялась и снова орала, оскальзываясь на склоне и взмахивая руками, хваталась за протянутую руку спутника.

Наконец, выдохшись, замолчали, тяжело дыша и улыбаясь. Дзига покачал ее руку и кивнул вниз, на бесконечный пологий спуск, ведущий к равнине, утыканной африканскими с виду корявыми кустами и тонкими кривыми акациями.

— Ну? Давай?

Она кивнула, с холодом внутри. И вдвоем, крепко держась за руки, они рванулись вниз, почти полетели, широко ступая и внимательно следя, чтоб под ногу не попался спрятанный в цветах камень.

— А-а-а-а! — Лета летела, и Дзига летел рядом, болтался на спине скинутый капюшон, стукали по лопаткам легкие полупустые рюкзаки.

— А-а-ап! — дернул ее руку, замедлившись, встал. И отпустил, когда она остановилась рядом.

Посмотрели друг на друга и расхохотались, сгибаясь и приседая на корточки.

— Оййй, не могу! Я раз оглянулась. А там наверху — пастух.

— Да? А я не видел.

— А ты заорал как раз! Про льва.

— Ы-ы-ы, я так орал? Лев-в вышел на тррропу войны-ы-ы…

— Да. А пастух скрылся и больше не видать его. Дзига лев, ой-ей.

— Угу. И Лета с манией величия. Не-и-мо-вер-ная Лета!

Медленно пошли дальше, к редким зарослям степного буша, вытирая руками мокрые щеки и поправляя волосы, куртки и рюкзаки.

— Бутеры? — озаботился Дзига, вспомнив о голоде, — а воду не забыла?

— Сядем там, где трава сухая. Поедим. Ты растешь. Тебе надо много и часто жрать, Дзига лев.

На другой день Лету посетила тоска. Пришла из сна и сидела рядом, терпеливо дожидаясь, когда та проснется. Так делала иногда головная боль, Лета еще спала, а боль уже ворочалась внутри головы, не помещаясь, толкала шипастыми локтями виски и лоб, и тогда казалось полусонной еще Лете, что у головной боли обиженно и зло кривятся тонкие губы. Казалось, нужно сразу улыбнуться, рассказать что-то легкое, рассмешить и успокоить. Но просыпаясь, знала, кривое лицо боли так и останется выжидательно злым, капризно сопротивляясь попыткам изменить все к лучшему. С болью было два пути. Или сразу таблетку, пока она еще не успела опомниться и завоевать мир. Или подставить шею осторожным и сильным рукам, сидеть, наклонив голову, говорить изредка незначащие слова и слушать, как боль засыпает и укладывается, сворачиваясь в клубочек, который становится все меньше-меньше… меньше… — исчез….

С тоской так не выходило. Лета не особенно волновалась, ведь состояние тоски для пишущего неизбежно и необходимо, и когда приходили дни тоски, главным было чутко следить, чтоб та оставалась в своих медленных высоких границах, похожих на витки сверкающей концертины на фоне голубого безмятежного неба. Чтоб не перехлестнула тоска серый бетонный забор, отправляясь воевать Летино мироздание, по пути выращивая себя в жестокую депрессию. А может быть Лета просто дула на воду, ведь черные приступы хандры остались в прошлом, в той первой ее жизни, когда она ходила не по своим дорогам, послушно примеряя на себя чужие, не свои, зато такие правильные, узаконенные обществом судьбы. Лета-жена, Лета-мать, Лета-специалист с зарплатой. Лета-с-черной-хандрой-налетающей внезапно и неумолимо.

Но память есть память и потому нынешней тоске дозволялось гулять за высоким забором. И только. Что никак не делало ее более радостной.

В такие дни было тяжело даже умыться, там ведь зеркало в ванной, такое глупенькое — радостное, светлое. А уж расчесать длинные непослушные волосы и того тяжелее. Что уж говорить о трудах праведных. Часть их конечно можно сделать, на автомате, пока в голове бродят вялые непричесанные и плохо умытые мысли. Но нельзя ни с кем говорить, чтоб не заразить собеседника вялой тоской, нельзя начинать новое — а все равно из рук валится все. Нельзя читать хорошую книгу, слушать музыку, да ничего нельзя. Лета знала, если себя заставить, то — можно. И хорошая книга стопчет тоску, затолкает ее в дальний угол души. Но к чему Лете дальние углы, полные невнятного пыльного хлама. Пусть уж тоска споет свою тоскливую песню — подумала Лета и села, заведя на экране нетбука очередной бодрый детектив с очередным очаровательным патологоанатомом в прозекторской. Интересно, почему в сериалах патологоанатомы всегда такие очаровательные существа — милые женщины и харизматичные мужчины. Это так мило — стараться овеять чудовищную профессию неким флером. Если причина в этом, то пусть, пусть…