Елена Блонди - Крис и Шанелька [СИ]

— Ох, — сказала, дрожащей рукой принимая ледяную, в потной измороси бутылку, — что-то мне как-то…

— Андрюша, — распорядилась Крис, — мухой туда, в переулок, там вроде тачки стоят. Скажешь, нам в самое начало, к отелю «Дельфин». За орлом прибеги, понял?

— Мухой, — кивнул мальчишка и исчез.

Противно болеть зимой, когда мерзнешь на остановке, уныло понимая, потому что знаешь и выучила свой организм, хоть и придешь домой, в тепло, все равно уже потечет из носа, а в кармане куртки будут лежать скомканные платки. Но еще противнее болеть летом, думала Шанелька, открывая глаза и медленно разглядывая белый потолок, по которому бегали заоконные звуки. Бегали видимые глазом, так ей казалось. Птичий треск рисовался колючими точками, детские крики — каракулями с оборванными хвостами, рычание машин походило на ребристый след колес, размазанный по известковому потолочному снегу. Летом приходится лежать в жаркой постели, и деться некуда от пота и жары, от нехорошего сердечного стука, а надо вставать, брести в ванную комнату, умыть липкое, искаженное, будто чужое лицо. Или брести быстрее, в туалет, прижимая руку к солнечному сплетению и нагибаясь над унитазом. После, дрожа, снова влачиться в ванную, плеснуть в лицо воды, стараясь не видеть себя в зеркале.

Возвращаясь в горячую постель, она понимала, в комнате не жарко, это ее самочувствие крутит вентили где-то там внутри, развлекаясь жестоко. И вот уже совсем зябко, противно, ноги кажутся сосульками и страшно ими двинуть, вдруг разломятся, роняя осколки. А голова стиснута болью, такой — ледяной.

Шанелька тащила простыню до самого носа, хотела одеяло, но не успевала попросить Крис, потому что снова откуда-то наползала жара и укрывала ее с головой, так что приходилось простыню сбрасывать, отпихивая ногами, которые уже не сосульки, а какое-то мерзкое теплое желе.

Крис тихо говорила в дверях. С Ляночкой, думала Шанелька, не открывая глаз. Та привела врача, в шортах и распахнутой рубашке с попугаями (Шанельку немедленно затошнило, и она хотела сказать, да что ж снова птицы, но не сказала, оберегая голову), врач смерил температуру и давление, поцокал, покачал головой укоризненно, попенял за нежелание ходить в головном уборе.

— Хотя бы косыночку какую смастерила, красавица. Солнечный удар у тебя.

Шанелька вспомнила Катишь в косыночке. И ей захотелось плакать, жалеть себя и думать, как все паршиво устроено, какое все неприятное и неудобное. Еще эти попугаи. На рубахе.

— Орел, — вспомнила она еще, — Криси, орел. Смотри, чтоб он никуда.

— Никуда, — кивнула Крис, протягивая на ладони белые таблетки, — держи воду, запить. И поспи. Доктор сказал, выспишься, будешь огурцом. Так что сегодня ночуем тут. А завтра поглядим, может домой.

— Еще чего, — сиплым шепотом возмутилась Шанелька, слушая, как прохладная газировка утаскивает таблетки в желудок. И напомнила, закрывая глаза, — орел.

Крис закатила глаза, но покивала послушно.

— Ты иди, — попросила Шанелька, — мобильник мне. Положи. Иди, с Ляночкой. Я, правда, посплю.

— Мы на веранде.

— Нет. Идите погуляйте. Нормально.

Послушные таблетки уже что-то делали с ее нутром, прогоняли жестокую тошноту, вместо нее оставив зыбкую бестелесность, после головной боли и дурноты очень приятную. Вот как летают, подумала Шанелька, укладывая усталые, будто сутки уголь грузила, руки поверх простыни, и задремывая. Вот как летают, когда спят. Значит, настало время полетать. Вот и хорошо.

Крис и Ляночка спустились вниз, огибая корпус, ушли в дальний уголок маленького сада и сели там в беседке на кованую скамью, положив на столешницу мобильники.

А Шанелька уже спала, и ей снилось странное, прекрасное место, где она никогда не была. Острая скала, небольшая, вырастающая из покатой зеленой травы, неровной головой в синее небо, а под ней, далеко внизу — шапки деревьев, серые между ними скалы, яркие поляны на склонах. Так далеко, что между скалой и кронами горного леса воздух лежал видимой сизой подушкой, летучей и одновременно упругой. Стоя на узкой тропинке, Шанелька знала, нужно сойти на траву, приблизиться, подняться по каменным неровным уступам на самую вершину, где площадочка, чтоб стоять или присесть, отдыхая. И кинуться вниз, плашмя на упругий воздух, раскидывая руки. А рядом — орел, сверкающий синими перьями. Вот же, сирота казанская, привязался, чучело, с нежностью подумала Шанелька, уже свободно поворачиваясь на бок и укладывая руку под скулу, и не денешь тебя никуда, смешная ты грустная птица. Синяя.