Елена Блонди - Шанелька и Крис [СИ]

— А что ты принесла нашему охотнику, слава о котором бежит быстрее, чем вода в горном ручье? Старые варежки? Рваную свою шубку?

Девушка молчала. Нечего было сказать ей в ответ и нечего показать. Пироги она съела в дальней дороге, разделив их с голодными зверенышами, ленты и пояски разошлись, помогая озябшим и тем, кто в беду попал. Даже имени своего не могла подарить она прекрасному охотнику.

И вдруг позади заиграла музыка. Запела тонко, как лесная птичка. Ступил из переулка пастух, встал рядом с девушкой, отнял от губ дудочку.

— Солнечный Летний Лучик. Вот ее имя, потому что летом, на веселых полянках, блестит и сверкает она своей красотой, собирая лесные ягоды.

— Весенняя Капля Росы, вот ее имя. Потому что цветы по весне расцветают от ее песенок.

Пастух взял руку в старой варежке, прижимая к своей груди.

— Осенний Золотой Листок, вот ее имя. Потому что свет ее улыбки озаряет даже черные мрачные тучи, что по осени закрывают солнце.

— И Зимний Хрустальный Колокольчик, вот ее имя. Потому что даже снег под быстрыми ножками смеется и начинает петь звонкие песенки.

Он посмотрел, как слушает его девушка, обнял ее за плечи и засмеялся. А охотник прищурился, заслоняя глаза от внезапных сверкающих бликов. Заохали и заахали нарядные девушки, жмурясь и моргая.

По лесным тропам бежали вниз лесные звери, несли в зубах и лапках яркие ленты, повертывая их к солнцу. А над головой трепетали синички, летели сороки, махали толстыми крыльями важные клесты. И в клювах их вились яркие ленты, прекрасные, как солнечный свет.

Девушка засмеялась, поднимая руки, и поймала одну — самую красивую, почти целую, только на краешке ниточки растрепались, и связаны были неловко, ведь у клеста клюв большущий, им сподручнее шишки лущить, а не тонкие нитки заплетать.

Засмеялся и охотник, кивнул, протягивая руки к подарку. Мрачно нахмурились красавицы, отступая назад в своих поблекших нарядах, подаренных отцами, сшитых матерями и тетками, купленных на больших ярмарках.

А она повернулась к пастуху, протягивая ему золотом и шелками вытканный пояс.

— Спасибо тебе, прекрасный и добрый, за то, что согрел и приютил, за то, что вступился и не застыдился рваной моей шубки, за то, что дал мне столько чудесных имен, и где нашел только такие?

— Я не находил, — удивился пастух, принимая подарок, — твои и были, я тебя три года вижу, в лесах, на склонах и тропах. И три года люблю. А сказать боялся, видел, как ты смотришь на охотничью тропу, ждешь не меня — другого.

Он поднял голову к золотым, серебряным, синим, зеленым и красным лентам, что сверкали над городом, выстраиваясь чудесной аркой.

— А главное твое имя, настоящее, каким назвали тебя мать и отец, любуясь и радуясь — Радуга. Только ты его до поры забыла. Возвращаю тебе его обратно.

— А ты?

— А меня зовут Петер-пастух.

Они помахали руками всем, кто на площади был, и кто бежал, торопясь и любопытничая, и тем, кто из окон смотрел, и девушкам помахали тоже. И пошли обратно, держась за руки и разговаривая. А птицы в небе несли чудесную арку-радугу, чтоб все время над их головами.

— А я? — спросил охотник, — а как же я? Меня зовут Герард Гэровальд! Это получше любого Петера, тем более какого-то там пастуха Петера!

Но двое лишь оглянулись на короткий миг, и кажется, даже не услышали похвальбы храброго Герарда Гэровальда.

Им вместе было очень интересно. И весело. А еще тепло, солнечно, и от радужных лент, заполнивших небо — сердца полны радости».

Шанелька поставила точку и откинулась на спинку кресла, с удивлением глядя на плотные строчки слов, утолканных в поле белой страницы. Поморгала уставшими глазами, опуская руку на голову спящего под боком Марьяччо.

— Я ее дописала. Вообще непонятно как. Но вот, дописала.

Маленький кот мирно дышал под рукой, иногда подергивал поднятой лапой. Шанелька встала, устраивая на журнальном столе нетбук. Тихо ушла к балкону, и через зябкий сквозняк, трогающий ноги, протиснулась в узко приоткрытую дверь. Кутаясь в плед, закрыла, проверив, чтоб не защелкнуть замок, а то буду куковать тут до возвращения Крис, развеселилась, беря с бетонного пола банку с окурками и с подоконника початую пачку сигарет.

— Однако, я тут четыре дня, а успела две сказки написать, да еще и обрасти ритуалами. Чин-чин, осенняя ночь с кленами.

Она помахала темноте маленьким огоньком на конце сигареты. Внутри было пусто и одновременно радостно. И хотелось просто стоять, курить, молча и медленно, без мыслей. Но одновременно хотелось свернуть какую-нибудь гору, любую, до какой можно дотянуться, не уходя с тихого балкона над осенними густыми деревьями, озаренными далеким маревом огней столицы. И еще было удивительно то, что противоположные чувства не вызывали в душе раздрая, а вовсе даже наоборот. Как верный рецепт, прикинула Шанелька, медленно затягиваясь, когда самые разные составляющие соединяются и вдруг возникает нечто. Новое, другое, но — верное. И начинает жить.