Елена Блонди - Прогулка [СИ]

Она замолчала, берясь за теплую пластмассовую загогулину и другой рукой неловко держа портфель. Хочет ли она, чтоб он ее выпустил? Такое странное получилось слово. Выпустите. Но не время. Думать такое. И пошутить в ответ не получится. Это уже слишком для Киры, шутка в ответ на его шутку, это будто они снова там, в тесноте каморки и тогда даже стола между ними не будет.

— Я не королева. Спасибо вам. Вадим Михайлович. За то, что меня спасли.

Он, поворачиваясь и кладя локоть на спинку сиденья, улыбался, рассматривая ее, вылезающую из машины.

— Если я спас, тогда ты королева, поняла?

— Нет.

Он нагнулся, чтоб лучше видеть ее, уже стоящую.

— Ты меня обвинила сейчас, что я Робин Гуд, спас тебя. От разбойников. Если ты так высоко обо мне, то и я о тебе хочу так же. Значит, если я спаситель, то ты — королева. Теперь поняла?

Ну вот, поняла Кира другое, я снова тупила, как двоечница, ждала, когда разжует и в рот положит.

— Да. Поняла. До свидания.

Она ушла. И не услышала, как позвал в быструю спину:

— Кира!

И медленно двинулся дальше, не дождавшись ответа.

Киру поднял телефон. Мурлыкал под ухом нежно, но без перерыва, назойливо. Она вытащила его, лежащий рядом с подушкой, проморгавшись, нажала ответ.

— Да, мам?

— Ты снова до утра не спала, что ли?

— Привет. Как там теть Вера?

Кира села, откидывая жаркое со сна одеяло. Тронула рукой спину Клавдия, который просочился в постель и заснул поверх одеяла, раскидывая лапы.

— Какая теть Вера? Ты про кого сейчас?

В мамином голосе слышалось раздраженное недоумение. Сон с Киры слетел и она убрала руку с пушистой спины кота. И правда, о чем она?

Мама молчала выжидательно. И казалось, из телефона проистекает то, что она там сейчас чувствует, в свои семьдесят с лишним. Мама стала забывать какие-то вещи, как правило, недавние, по мелочи — купила ли картошки, куда сунула пакет с молоком. Это ужасно ее раздражало, потому что — теряла лидерство, становилась зависимой от близких, от дочери, которая могла напомнить, уличить в некоторой новой беспомощности. А быть беспомощной Татьяна Алексеевна терпеть не могла.

— Ерунда какая, — покаялась Кира, перебирая пальцами край одеяла, — это я спросонья. Ты как там?

— А… — мама успокоилась и голос ее стал мягче. В одном коротеньком междометии прозвучало много всего. — А я уж думала, снова забыла, а это оказывается, ты, рассеянная, как всегда, Кира. Как всегда. С самого детства. И до сих пор.

— Я нормально. Была у врача, сказал, нужно больше ходить и желательно по лестницам. Чтоб суставы работали. Сгибатели-разгибатели. Такой милый мужчина, ему пятьдесят восемь, импозантный. Я рассказала, какая у меня дочь. И что тебе не везет в семейной жизни.

— Мам!

— И что, когда ты приедешь, я вас познакомлю.

— Мама!

— Что мама? Если ты помнишь (на слове «помнишь» Татьяна Алексеевна сделала ударение), я постоянно утрясала твои личные проблемы. Сама ты просидела бы в углу, всю свою жизнь. Ну да, не всем быть звездами, но замуж выходят и в десять раз похуже тебя дамочки. А ты все кукуешь. Хоть на старости лет, могла бы и подумать.

— Про стакан.

— Что?

— Анекдот есть, про стакан воды, — терпеливо пояснила Кира, вовремя не сказав, ну ты помнишь, я рассказывала, и мы вместе смеялись.

— Не знаю я анекдотов, — открестилась мама и собралась продолжить воспитание неудельной дочери, но Кира перебила фразу.

— Тетка вышла замуж, чтоб, когда помирать, было кому стакан воды принести. И вот лежит, помирает, а воды-то и не хочется. Такая незадача.

— Да, — мама помолчала, потом из трубки послышался вежливый смешок.

И Кире, как всегда, захотелось швырнуть телефон и заорать, да что ты вечно взвешиваешь, никогда не расхохочешься просто так. Вместо этого она пошла на попятный.

— Это Задорнов рассказывал, в старой передаче.

— А-а-а, — успокоилась мама, — Задорнов! Какая прелесть, смешно. Кирочка, я позвонила…

Тут случилась пауза. И Кире стало ужасно жаль свою маму, за которую она могла бы сейчас раздраженно все порешать: да наплюй, ма, ну, не помнишь, посмейся, запиши на листочке. Но ведает ли полная сил Кира, каково это — существовать в мире, что вдруг стал зыбким и ускользает из памяти? Имеет ли она право злиться? Тем самым причиняя матери те же страдания, подобные тем, какие всю жизнь причиняла ей мать, бесконечно и беспрерывно подвергая сомнению все, что дочь говорит и делает, и постоянно подыскивая авторитеты, которых можно поставить в пример.