Николай Бойков - Африканский капкан

Они просидели около полутора часов. Кончилась четвертинка и бутылка самодельной терновочки.

Пришла жена его, Кавалерия Климентовна, грудью и фигурой как галоп конармии, но улыбчивая, как перед свадьбой.

— Калерочка! У нас Сережа. Сережа Поливанов, — пьяно улыбаясь, поднялся Кубиков из-за стола.

— Очень приятно, — протянула руку. — А ты опять с работы удрал? — И, обращаясь к гостю, — посмотрите на моего хорошего: работает через трое суток на четвертые…

— П-по инвалидности… П-пожарник я!

— Пижамник! Вдруг пожар на заводе?

— Услышу! Глупая моя, рядом ведь… если гореть…

— Ну, тебя. Картошечки поджарить вам?

— Гостя потчевать…

— Не тебя спрашиваю. Уже б и поджарил сам. Или руки отвалятся?

Но видно было, что она не сердится… ни насчет работы мужа, ни насчет картошечки.

Ушла на кухню.

Ее появление отрезвило Поливанова. Ему с семьей не повезло. Жена ушла после его операции. Детей не было. Смотрел на Кубикова и удивлялся: вроде и невзрачный, пухловатый, будто надутый весь, а жена ему после второй-то смены — руки, небось, отваливаются — идет жарить картошку? Задумаешься. И в квартире порядок — гарнитур, телевизор, диван с подушечками — мечта деда-буденовца.

Сергей все более грустил, то ли от воспоминаний, то ли пожалел просто, что пришел. Он смутно улавливал речь хозяина, вспомнил, что в палате посмеивались над Кубиковым за речистость, страсть зачитывать из газет и глубокомысленно водить пальцем. Вспомнил даже, что прозвали Кубикова «генералом» за грудастую подпрыгивающую походку. Наверное, и сейчас перед кем хочешь «генералом» пройдется, отчета потребует.

— Сторожишь, значит, хе-хе… От кого сторожишь, голубь? Все вокруг народное! Все вокруг мое! По-другому научились… Сижу тута, а рублики мои ко мне, голуби, прыг- прыг … — Хитренько плескал из-под припухших век бегающими зрачками. — Что рублики?! Чего на меня глядеть? Машинами гребут, голубь! Начальники! Рука руку моет …А я себя в обиду не дам. Нам премию зажали, так я на собрании, из горкома товарищ Подунец сам сидел, кому, говорю, жалеете?! Рабочему? Да государство, говорю, для своего рабочего человека — ничегошеньки не пожалеет! Лазарет, школу, дом отдыха — все! А чего ты хотишь? — кричат. Чего я хочу? Я чего захочу если, то вы мне отказать не посмеете. Хоть… хоть в партию захочу!.. Хлопали мне. Премию, правда, не дали, а в партию — дак я еще и подумаю. Может и пойду. За ними давно присмотреть надо. Вот. Учись, голубь. Я — человек общественный, я за то, чтобы на виду! Грудью! На собраниях профсоюзных — в президиум! На демонстрацию два раза в год — обязательно! — тяжело передохнул и набычил голову. — На демонстрац-ци-у!.. Этот вот, Корягин Пантелеймон, знаю, под чужим именем пишет, скрывается… А я как?! Вот оно все! — неожиданно вскочил, вернее, хотел вскочить, но получилось неуклюже и долго, так что громко упал стул. Кубиков нагнулся, чтобы поднять, но голова, видимо, закружилась, и он так и стоял, согнувшись и раскачиваясь. Вошла Кавалерия Климентовна. Подняла стул. Бросила на стол какие-то папки и вышла.

— Голубушка ты моя, — нашептывал Василий Спиридонович ей вслед. — Тут вся его критика на учете, даа-а. Все газеточки. И ответы. А как ответа нет, я сразу отмечаю. Да я… Государству, конечно, власть! Отдаю. А мне — по справедливости чтобы. Я любую власть приму, а только, чтобы и мне — как всем. Живи, Василий Спиридонович, не кашляй. Работа — есть. Жилье — есть. Пенсия — будет. Чего еще надо? За справедливость…

Снова вошла Кавалерия, внесла и поставила на стол сковородку с жареным картофелем, предварительно пододвинув под сковороду одну из папок Кубикова.

— Ничего ей не сделается, — бросила на обиженный взгляд мужа.

— Сидят тут, как заговорщики… Все воруют! Все воруют! — Передразнила. — Самые честные нашлись? Мужики пошли — хуже баб. Только бы про политику им день-ночь трепаться. Трепачи. А работать кто будет? Чего уставился? Наблюдатель! Жить надо, а не сомневаться и проверять. Пройдет жизнь — не заметишь… Ешь, давай, пока горячее. Ешьте, ешьте, Сергей Ильич. Вы на меня внимания не обращайте. И Васю моего не слушайте. Он много чего болтает. Будто право у него теперь все судить и оценивать. И правительство, и государство. Устраивают они его или нет? Прямо, премьер какой-то? Министр! Кухонный!..

— Липа! Все — липа! — шептал Кубиков и делал жуткий взгляд на жену.

— Не гляди, не гляди, Васенька, а слушай. Не обидное говорю. Не веришь ничему. Неправду выискиваешь. Людей не видишь — одну корысть. А жизнь какая пошла? Сытная да красивая. В обувном туфли югославские опять давали.