Алексей Иванов - Географ глобус пропил [авт. ред., изд-во Азбука]

— Люська, ты — переходящее красное знамя, — говорю я.

— Где? — удивляется Люська.

Маша и Овечкин усмехаются. Градусов скрежещет зубами.

— Географ, я тебя задушу ночью, — предупреждает он. — Н-на фиг!

На старых досках суп сварился необыкновенно быстро. Чебыкин разлил всем по тарелкам, Тютину — в тарелку Бормана, а котел сразу залил водой и повесил греться, чтобы отмыть.

Пьем чай. На заварку не поскупились. Чай ядреный, духовитый.

— Маш, может, пойдем спать? — после чая тихо зовет Овечкин.

— Иди, — пожимает плечами Маша. — А я еще останусь. Хочу побыть у костра. Сегодня ведь последняя ночь…

Овечкин, как и Борман, угрюмо молчит, а потом встает и уходит. Сегодня у нас палатка — приют обиженных.

Последняя ночь… Зря Маша произнесла эти слова. Как приговор огласила.

Отцы ничего не говорят, дуют в горячие кружки. В темноте раздается деревянное бренчание. Появляется Тютин, притащивший кучу досок. Он вываливает их в костер и гнусавит:

— Уже жрете, да?.. А я чуть не помер, такая страхотища!.. Да-а, вам смешно. — Он наливает себе суп и берет хлеб. — Даже суп остыл, пока я там шароперился, — ноет он, орудуя ложкой. — И не солено ни фига… Чеба, ты же орал, что густо будет, а у меня всего одна лапшинка и жира только две звезды…

— Бивень, — посмотрев в тютинскую тарелку, говорит Чебыкин, — это не суп. Это я воду из реки набрал котел мыть.

Все невесело смеются.

Просто так сидим, молчим. Ветер треплет лоскутья костра. Кругом тишина и темнота. Не видно ни Ледяной, ни берегов — ничего. Только в небе на месте луны светятся зеленые облачные кружева.

— Ладно, спать пора, — вставая, мрачно говорит Градусов и по-хозяйски распоряжается: — Митрофанова, пошли.

А вслед за ними потихоньку утягиваются и Демон, Тютин, Чебыкин.

Мы остаемся с Машей вдвоем. Мы сидим и молчим. Последняя ночь… Все позади. Я ничего не успел. Я проиграл. И на бога не надеялся, и сам плошал. Я пропил, провеселился, отпугнул свое счастье. Но это было прекрасно, хоть я и не успел. Те несколько минут вдвоем у костра, что нам остаются, ничего не решат. Поэтому я не хочу ни обнимать, ни целовать Машу, ни разговаривать с ней. Просто посидеть молча и разойтись насовсем. Больше-то ведь ничего уже не будет. Кто сказал, что я неудачник? Мне выпала главная удача в жизни. Я могу быть счастлив, когда мне горько.

— Эх, Виктор Сергеевич… — говорит Маша. — Так хорошо просто сидеть с вами, просто смотреть на огонь… Так бы с самого начала, каждый вечер… — В голосе Маши тоска. — А вы всегда пьяный, орете, гадости говорите, глупости всякие делаете, с пацанами паясничаете, анекдоты рассказываете… Вам надо держать себя в руках, быть нормальным человеком… Всем же от этого лучше — и вам, и окружающим…

Маша не добавляет «и мне».

А я вдруг вспоминаю однажды прозвучавшую тютинскую фразу.

— Маша, — устало отвечаю я, — я старше тебя. Я больше перетерпел. Я опытнее. В конце концов, я твой учитель. Но ведь я не учу тебя жить…

Маша встает и молча уходит в палатку.

Я остаюсь у костра один.

Отцы уже завтракают. Меня разбудили последним. Я иду к реке, присаживаюсь на истоптанной бровке и умываюсь жгучей, каленой водой. Словно невидимый нож срезает омертвевшую кожу на душе. Я всей душой ощущаю простор, волю, холод. Боже, как хорошо — выспался, не с похмелья, и погода моя любимая: хмурая, облачная, ветреная. Ветер сразу вздувает рубашку, оборачиваясь по ребрам холодным полотенцем. Воздуха — океан. Пространства — не вздохнуть. Широкая и темная полоса Ледяной мощно утекает вдаль. Облака бегут сплошной отарой — мутно-белые, шевелящиеся, беспокойные.

Моя миска полна каши. Но я, усевшись у костра, сначала закуриваю. Градусов отклоняется от огромной головни, которую я вытянул из углей, чтобы зажечь сигарету.

— Ты бы еще бревно взял, бивень!.. — орет он.

— Отжимайся, — блаженно советую я, тихо млея от первой затяжки. В голове становится облачно и пасмурно, словно тают недоснившиеся сны.

— Географ, сегодня у нас, значит, Долгановский порог, а потом из деревни Межень мы уезжаем домой, да? — спрашивает Борман.

— Наконец-то домой… — вздыхает Тютин.

— Охота, что ли? — удивляется Чебыкин. — Я бы еще год плыл!

— Дак плыви, — разрешает Тютин, осмелев от близости возвращения.

— Надо еще деревню заценить, — говорит Чебыкин. — Странная она какая-то…

Я оглядываю берег, густо заросший ивняком и березками. По берегу то здесь, то там высятся кирпичные развалины. Именно и странно, что кирпичные. Заброшенная Рассоха совсем не похожа на заброшенный Урём. Там — плешь с бревнами, тут — заросли с руинами. А в принципе, конечно, одно и то же.