Андрей Рубанов - Финист – ясный сокол

– Тебе домой идти – три года.

– И что?

– Пока дойдёшь – полжизни истратишь. Лучше у нас останься. В долине.

– Не понимаю, – сказала девка, подумав и улыбнувшись краем губ. – Ты сватаешься, что ли?

– Нет, – сразу ответил Потык, напугавшись. – Ты что? Просто спрашиваю. Нравится тебе у нас?

– Где «у вас»? – спросила Марья. – Здесь? В лесу? У тына?

– В долине.

– Нет, – ответила Марья. – Не нравится. Глухое место. Медвежий угол. У меня дома – гораздо веселей. Людей побольше, лес почище. Нет, мне тут не нравится.

– Ну и зря, – сказал Потык. – Ты ничего, значит, про нас не поняла.

– Неправда, – ответила Марья. – Многое поняла. Вы люди честные, чистые. Все – самой древней породы. Мне повезло, что я вас встретила. Но оставаться здесь я не хочу, это точно.

– Наша долина, – сказал Потык степенным, как бы заёмным тоном, – есть последняя тёплая юдоль. Дальше на север – только лёд и мёртвый холод. Мы угодны богам, и боги нас берегут. Это я тебе говорю не чтоб заинтересовать. Я свататься не имею права. Если волхвы меня возьмут, мне нельзя будет трогать баб… Я только пытаюсь… ну… рассказать… Земля наша велика и обильна… Мы благодарны каждому, кто останется…

– Ясно, – сказала Марья. – Дальше не продолжай. Вам нужны девки, чтоб разбавить стоячую кровь. Иначе боги сотрут ваше племя с лица земли, как стёрли до того тысячи других племён. Вы боитесь, что пропадёте. Вот ваша правда.

– Да, – ответил Потык. – Так. Никакое племя не хочет умирать, и мы не хотим.

– Тогда, – сказала Марья, – открывайтесь миру. Не живите наособь.

– Не умеем, – возразил Потык. – Если не мы будем жить наособь – тогда кто? Мы и есть те, кто живёт наособь. Обитатели отдалённых земель. Хранители края вечных льдов. Мы всегда были сбоку, и такими останемся. И пока нет никаких знамений, чтоб указывали на то, что наше племя исчезнет.

– Понимаю, – сказала Марья. – Но на самом деле боги уже стёрли твой народ. Мир населяют тысячи народов, и все они движутся, перемещаясь с места на место, с гор – в леса, с лесов – на равнины, с равнин – в степи, и так далее. Если племя не движется – оно исчезает. И вы, если не хотите исчезнуть, должны идти.

– Куда? – спросил Потык.

– Неважно. Во все стороны.

– Из этой части мира, – сказал Потык, – только два пути. На юг и на север. На севере лёд, там ничего нет, кроме холода и смерти. А на юге нас не любят. Здесь конец мира, тупик. Здесь кончаются все дороги. В этой долине наше племя обрело мир и счастье, эта земля греет нас и кормит досыта. Мы не хотим никуда идти. Мы хотим, чтобы к нам приходили другие. Мы всех зовём. Мы любому рады. Мы даже князя себе позвали со стороны. У нас – соболиные куны и красная рыба. Мы круглый год едим мясо и ягоды. Мы заячьи шкуры за мех не считаем. Повторяю: правда нашего племени не в том, чтобы уходить отсюда, а в том, чтобы звать всех сюда.

Марья улыбнулась.

– Это тебя волхвы научили? – спросила она.

– И волхвы, – ответил Потык, не смутившись. – И деды. И мать с отцом. И сам я так считаю.

– А ты был хоть раз где-нибудь, кроме этой долины?

– Конечно, был, – сказал Потык. – Ходил на север, за ледяной перевал. У нас в деревне все парни ходят на север. Там бесчисленные оленьи стада и грибные поляны, такие, что за день не обойти… И везде – великаньи кости…

– Понятно, – сказала Марья. – Напомни, как тебя зовут.

– Потык, – сказал Потык.

– Сколько тебе лет?

– Двенадцать.

– Ты, Потык, – сказала Марья, – хороший парень. Но ты ещё не взрослый, а я – уже. Ты должен понять, что кроме твоей долины есть ещё триста таких же долин, и везде живут такие же племена, и везде есть грибные поляны и красная рыба.

Я, конечно, подслушивал, притворяясь спящим; я понимал: Потык шпарил по выученной премудрости, он всё хотел заинтересовать девку собственной учёностью, умением поддержать беседу.

– Нет, – сказал он. – Ты не понимаешь. Наше богатство не в рыбе и не в ягодах. А в нас самих. Мы народ сильный, но не злой. Баб своих любим и бережём. Если останешься – тебе у нас будет хорошо. Старшины найдут тебе жениха, и ты будешь счастлива…

Марья весело засмеялась.

– Прости, Потык. Только мал ты пока судить про моё счастье…

Она хотела добавить ещё что-то.

Но тут змей проснулся.

Сначала мы услышали хрип и глухой стук: так гремели старые изглоданные кости, окружавшие гада со всех сторон.

Потом мы почуяли его дыхание – горячее и невыносимо тухлое.

Потом он закричал, и от этого крика я весь как будто обратился в лёд; слишком длинным, тяжким и страшным был этот звук, исходящий, казалось, прямо из глубин вечности; таким криком змей, наверное, обращал в бегство целые великаньи стада. И я, далеко отстоящий от тех древних животных, тоже безотчётно захотел вскочить и броситься прочь.