Андрей Рубанов - Финист – ясный сокол

Отец даже хотел жениться на ней, однако волхвы не разрешили: у них были подозрения, что Радунья бесплодна.

Так и вышло: за последующие годы она, ещё не старая баба, так и не смогла родить.

Я слышал смутные истории – о том, как волхвы посоветовали отцу выгнать тётку Радунью и взять другую жену, молодую. Отец был богат, и притом пребывал под личной защитой князя; любая семья почла бы за честь породниться с ним.

Но не вышло: мой отец был упрям, и когда волхвы стали на него давить – повернулся спиной и ушёл.

Я его упрямство полностью унаследовал.

На поиски Зори я потратил все сбережения. Их у меня было – две бронзовых полденьги. Одну полденьгу я заплатил за новые сапоги, годные к долгим переходам. В лесу без крепких сапог – никуда. Вторую полденьгу отдал Радунье, чтобы глядела за курами и козами в моё отсутствие. Тётка и так, без денег, умело надзирала бы за домом и двором, – но по её многим недовольным намёкам и обмолвкам я понял, что если уйду – буду должен.

И я подарил ей полденьги.

Тётка Радунья – сухая, тощая, безгрудая, всегда печальная и молчаливая – была, как я понял, вполне рада.

Бронзовую полденьгу можно было расковать, например, в две нарядные блестящие серьги, или, наоборот, расплющить в прекрасное шило длиной в мизинец.

В обмен на подношение я получил возможность уйти из дома, и уходил трижды: неделю в середине лета, неделю в конце лета и неделю в середине осени.

Скажу сразу: тётка Радунья вряд ли меня любила.

Но и неприязни у меня никакой нет. Тётка всегда была со мной ровна и спокойна. И порты мои стирала, и кормила от пуза. Готовила средне, слишком постно, но сытно. Ни одного плохого слова про неё не скажу.

Сначала я пошёл к самому известному и умнейшему человеку в нашей зелёной долине, главному требищному волхву Пшеничной деревни – самой населённой и богатой; в этой деревне, и только в ней, на жирных, нагреваемых солнцем пашнях вдоль реки, умели растить хлеб.

Верховного требищного волхва звали Снытко.

Он принял меня равнодушно. Сказал, что у него уже трижды спрашивали мнения насчёт сгинувшей девочки. Сказал, что пытался определить её судьбу всеми известными ему способами, но не сумел. Сказал, что в попытках выкупить девочку уже были помещены на языки богов три ягнёнка и полдюжины куриц, – но всё без толку. И это не считая молочной коровы, лично закланной отцом Зори.

Волхв Снытко был малоподвижным, высохшим донельзя, беззубым, безволосым, внешне отвратительным. От него пахло чесноком, а сквозь чесночный дух пробивался запах стариковской гнили.

Он мне не понравился.

Уродливые люди никому не нравятся. Даже если они верховные волхвы.

Требище Пшеничной деревни было богатым, чисто выметенным, широким, в два яруса: выше по склону стояли особо почитаемые идолы, ниже – те, кто пользовался меньшим уважением.

Все истуканы – сильные, в два человеческих роста, отскоблённые добела, обвязанные разноцветными лентами, умащенные мёдом и дёгтем, понизу сдобренные кровью – смотрелись очень грозно.

Помню, я испытал непривычно сильный трепет, и озноб пробежал по моей коже.

Сам верховный требищный волхв Снытко был облачён в пурпурный плащ невиданной красоты и ширины. Края плаща, затканные серебряной нитью, складывались в узор удивительной сложности.

Лоб волхва, щёки, нос, шея, а также его голый череп сплошь покрывали узоры и знаки, набитые столь искусно, что за их игрой нельзя было определить выражения лица; я смотрел и не мог понять, горюет или смеётся верховный требищный волхв Пшеничной деревни и всей зелёной долины.

Или, может быть, для него это было одно и то же действие?

Он нагрел в медной чаше щепотку чёрных сухих листьев, пока те не задымились резким духом; понюхал сам, дал понюхать мне – но я ничего не почувствовал; не имел привычки к благовониям. Снытко же имел такую привычку, долго и вдумчиво теребил длинными пальцами воздух подле своих ноздрей, вдыхал с тщанием, сопел, зажмурив глаза, шептал заклятия; у меня, наблюдавшего, сложилось мнение, что верховный волхв ничего не может сделать, а просто искусно врёт, изображая значительность там, где её нет.

Набравшись смелости, я спросил, может ли верховноуважаемый Снытко устроить мне встречу с лешаком. Но требищный волхв, как и следовало ожидать, очень рассердился и даже пытался схватить меня за ухо; закричал, что мой отец Ропша плохо меня учил, что на требище, пред лики богов, с такими просьбами не приходят, что, если я хочу найти лешака или какую-либо иную лесную нежить, столь же гадкую, – я должен идти в лес и искать самостоятельно.