Андрей Рубанов - Финист – ясный сокол

– Такого обещания, – сурово произнёс старший Финист, – дать не могу. Это решит суд, согласно Завету.

Я собрался с духом и тоже придвинулся ближе к старику, и перешёл на шёпот.

– Согласно Завету, твой сын не должен был сходиться с бескрылой девушкой. А он сошёлся. Согласно Завету, твой сын не должен был ничего рассказывать ей про наш город. А он рассказал, и даже подарил дорогой инструмент. Согласно Завету, ты, князь, не должен был лечить сына дикарскими снадобьями – а ты лечил. Ты мог погубить его. Слюна змея – сильнейший яд. Твой единственный сын едва не сделался безмысленным дураком. Тогда ты остался бы без наследника, а наш народ – без правителя. Младшего Финиста спасло только чудо. Я могу всё это сказать на суде. А могу не сказать.

Князь выслушал, гордо выпрямился.

– Есть ещё один путь, – ответил он. – Я прикажу удавить тебя. Здесь, сейчас. И сбросить вниз.

– Да, – сказал я. – Можешь. Но не сделаешь. Я прилетел сам, и сдался добровольно, потому что верю в твою мудрость. Ты никогда не был жесток. Ты правил не страхом, но разумом и знаниями. Оставайся таким же. Мы все тебя любили и любим. И даже я, проживший полжизни внизу, теперь, говоря с тобой, понимаю, что люблю тебя. Повторяю, я ради тебя готов на всё, я давал тебе клятву верности и до сих пор ей верен…

– Ты смелый парень, – похвалил князь.

– Нет во мне смелости, – ответил я, – только отчаяние. Я давно решил: или вернусь к своим, или умру. Без моего народа мне жизни нет.

Старый князь выслушал с совершенно бесстрастным лицом и поднялся – снова тяжело, уперев обе руки в колени. Исполин слабеет, подумал я. Сколько ему лет? Двести пятьдесят? Если уцелею, надо будет спросить у жрецов.

– На твоём месте, – произнёс князь, – я бы готовился к смерти.

– Подожди, – сказал я, когда он уже шёл к двери. – Если убьёте меня – пощадите хотя бы девушку! Хотя бы её!

Ответа не было; старик исчез.

Тот же мальчишка-охранник, с крепкой шеей и толстыми щеками, вынес кресло, глянул на меня опасливо и закрыл дверь.

Может, и убьют, подумал я.

Обоих.

И Марью, и меня.

Тихо задушат и сбросят; следов не останется.

Не все знают, что в комнатах княжьего дома есть тайные выходы, люки в полу. Старик может самостоятельно открыть такой люк и сбросить Марью, ничего никому не объясняя.

Была девка – и нет её.

Был Соловей, преступник, разбойник, – и нет Соловья.

Да, он был умён и великодушен, старый правитель летающего народа; но за двадцать лет моего отсутствия великодушие могло исчезнуть. Жизнь переменчива. Добряк может озлиться, благородный – стать подлецом.

Не сам ли я прошёл тот же путь? От воина, человека чести, – до злодея?

Уповая на благородство других – вспомни о себе. О том, как низкие помыслы одолевали тебя.

Ожидая от ближних правды – отыщи её сначала в себе.

Я подумал, что неплохо было бы помолиться, однако священные слова давно стёрлись из памяти.

Честно сказать, я никогда не помнил до конца ни одной молитвы; в молодой голове такое не задерживается.

Безо всякой уверенности я подошёл к окну, снаружи закрытому, но пропускающему сквозь щели тонкие золотые лезвия, и подставил лицо под луч.

– Великое Солнце, – пробормотал. – Ты даёшь свет, им же все мы живы… От твоего тела питаемся…

Как учили жрецы, трижды сильно нажал пальцами на закрытые глаза, и под веками, в чёрной пустоте, вспыхнули разноцветные бутоны удивительной красоты: переливчатые радужные знаки, послания высшей сущности.

– Ничего не взыщем, кроме света, и его воле подчинены…

Дальше я не помнил слов; узоры на обратной стороне век быстро вспыхнули, но так же быстро исчезли.

Ещё раз повторю: я никогда не был благочестивым; два или три основных заветных стиха меня заставили выучить в детстве родители и учителя; повзрослев, я всё забыл.

Не было у меня никогда никаких особенных отношений с богом.

До изгнания я был слишком молод; юному дураку бог не нужен.

После изгнания я решил, что бог меня оставил, – и с тех пор почти никогда не вспоминал о нём.

Бог был наверху.

Бог любил сверкание, сияние, сладкие запахи и красивые слова.

Бог любил дышать полной грудью в храме, где потолок восходит к небу.

Бог любил сиять в чашах, наполненных алмазами, рубинами и изумрудами, бог очень любил отразиться в золотой поверхности алтаря. Бог хотел, чтобы тысячи людей, специально разряженных в парчу и бархат, вставали перед ним на колени.

Я же – был замотан в тряпьё и задыхался в нижнем мире, я умирал от сырости и скверных испарений, вокруг меня не было ничего сияющего, вместо сладких благовоний я обонял тяжкие смрады животных калов, а вместо песнопений слышал только рычание зверей, готовых в любой момент вцепиться в моё горло, и шипение стремительно ползающих рептилий, готовых отравить меня ядом.