Борис Ольхин - Осенние жаворонки

— Ничего! Дети от рук отбились…

— Да я чего затянулся — следователь вызывал. Завтра с ним на место поедем.

— Ну, Петров, ты даешь! — воскликнула она. — Не живется по-человечески! На поиски какого-то бродяги непременно ему идти! Пускай сами ищут, если надо.

Арнольд Иванович две недели назад вернулся из экспедиции, и после на трое суток уходил с поисковой группой, из-за этого Улитина, с которым повстречался в тайге и который пропал, можно сказать, у него на глазах.

— Что же мне, молчать было, если я последним человека в лесу видел?

Видя, что муж вот-вот сорвется, она переменила разговор.

— Ты обещал что ли Женьке, что на следующее лето возьмешь его в экспедицию?

— А отчего бы не взять? Что ему в городе болтаться без дела!

— Загубишь парня, Петров! Мошк а , гнус… еда всухомятку!

— Еда у нас, можешь не сомневаться, не хуже домашней.

— Так условие бы хоть поставил, чтобы он без троек учился!

— А если не идет у него, чтобы на четверки и пятерки? Парень и так старается, чего еще!..

Перед сном Арнольд Иванович принес из кладовки свой вместительный рюкзак, и они с Женькой стали укладывать продукты и снаряжение, так чтобы, по словам отца, было в нем все необходимое — и ничего лишнего.

Следователь милиции капитан Кокорин пришел в райотдел в 6.45 утра, одетый по-походному, в плаще с капюшоном и сапогах. Получая у дежурного по райотделу старшего лейтенанта Афанасенко личное оружие, поинтересовался происшествиями за ночь.

— А, рядовая дребедень, — сказал Афанасенко. — Две пьяных драки, домашний скандал… А ты что это нынче ни свет, ни заря? Да оружие берешь?

— На место происшествия еду, — сказал Кокорин.

Он засунул пистолет в кобуру, застегнул плащ. Широкоскулое, с черными, на взлет к вискам бровями лицо сделалось решительным, точно он уже изготовлялся вступить с кем-то в борьбу.

Полчаса спустя он вышел из дежурной милицейской машины у электромеханического НИИ и в сумеречном свете утра увидел Петрова — тот, в сапогах и штормовке, с рюкзаком за плечами, стоял, как и было условлено, неподалеку от автобусной остановки.

— Как спалось, Арнольд Иванович? — здороваясь, спросил он.

— Ничего, благодарю. Сон странный приснился: будто назначили меня на руководящую должность. И вот стою я в кабинете и страх берет: хоть убейте не знаю, как руководить!

— А зачем вам ружье, Арнольд Иванович?

— Как я понимаю, нам предстоит нечто вроде следственного эксперимента, — словоохотливо продолжал Петров. — Вот и взял. Пострелять все равно надо будет — вдруг да этот Улитин возле тех мест кружит!

— Затяжной у него круг-то получается! Сколько уж прошло, четырнадцать дней?

Петров кивнул.

— Две недели. Я читал, человек без пищи может выдержать до тридцати пяти суток. В лесу же ягоды, грибы. Не должен он сквозь землю провалиться!

Кокорин поглядел, не видно ли подъезжающей машины, «уазика», которую обещали дать в институте, и спросил:

— За день, полагаете, не обернемся?

— Навряд ли. Заночуем, — сказал Петров, поправляя и без того ладно сидевший на спине рюкзак. И придвинулся ближе к спутнику, понизил голос: — Я по вашему ведомству, Константин Васильевич, в каком качестве прохожу? Подследственный? Или как свидетель?

— Свидетель, — поспешнее, чем надо бы, ответил капитан Кокорин. — Только как свидетель.

— Ну то-то. Я под судом и следствием не был. Правда, раз товарищеский суд предупреждал. За срыв объявления.

— Как же вы удосужились, Арнольд Иванович?

— Да как! Думал, старое. Больно бумага хороша была. Плотная. На пыжи.

Кокорин посмеялся, опять огляделся. Светало понемногу, на улице и в домах множились огни, и к подъезду института шли сотрудники, стали освещаться окна здания. Он искоса взглянул на Петрова — орешек тот еще, видать. Ну, ладно…

Подошла машина, «уазик» с брезентовым верхом, и бородатый молодой шофер, высунувшись, спросил:

— Вы из милиции будете?

Кокорин назвал свои звание и фамилию и пропустил в темное нутро машины сперва спутника, потом и сам влез на заднее сиденье; дождь и ветер, и серый рассвет, и уличное движение остались снаружи. Шофер дал газ, поехали.

В машине они долго молчали. Петров, похоже, дремал. Константин Васильевич думал о своем. Чем дальше, тем больше не нравилось ему это дело, «пустышка», как называли подобные дела у них в райотделе. Он ходил в комнату Улитина с участковым и соседом-понятым. Продолговатая, с одним окном комната была порядочно захламлена; на трех полках — книги по электротехнике и научная фантастика, тетради с формулами и чертежами; у дивана с неубранной постелью стоял магнитофон, перед окном — верстачок с тисками, под ним — ящик с инструментом, мотками проводов и радиодеталями.