Борис Ольхин - Осенние жаворонки

Старушка пошла обратно, а эта, в плащике, с легким акцентом сказала:

— До свидания, бабушка. Благодарю вас.

Он встал, не упуская из виду женщину, безмолвно застывшую у той могилы. Подходил медленно, как бы в нерешительности, и выждал чуть, прежде чем заговорить.

— А вы не Ольга… не Баулина в девичестве были?

Женщина обернулась — он увидел ее лицо, ухоженное, приятное лицо с чуть раскосыми, как-то знакомо поглядевшими глазами.

— Вы кто? Бурков, да? — воскликнула она. — Владимир, или… О боже, Тимофей?!

— А я думаю, кто бы это!..

— Поразительно, о боже, — повторяли они растерянно всяк свое.

Обнялись, будто отдавая дань условности, и Тимофей Никитич оглянулся при этом.

— Ты не с того ли света, Тимофей? — воскликнула она, смеясь и чуть не плача.

— Нет, с этого, — сказал он положительно. И вспомнил ее отчество — Семеновна.

— Ты одна? — спросил.

— Одна, — сказала она. — А ты?

— И я… Жена тут похоронена.

Они постояли у могил, помолчали, и Тимофей Никитич собрал наспех свою сумку — пошли к выходу с кладбища.

— А я, как похоронку на тебя получили… тоже на фронт ушла, — сказала Ольга Семеновна.

— Ошиблись. Ранен был… А в том же, сорок втором году, и на побывку приезжал…

Он избегал воспоминаний, особенно тех, что связаны с военными годами. Безжалостно, нещадно прошлась по нему война. Вот и той весной сорок второго, в жаркий по-южному день, их рота вошла в прорыв и затем вынуждена была отступить, чтобы не попасть в окружение, и он, сержант Бурков, с ручным пулеметом прикрывал отход… Был ранен, чудом избежал плена, и после партизаны переправили его через линию фронта, попал в госпиталь. Госпиталь размещался в заброшенных каменоломнях, тут поставлены были железные койки и подведено электричество. После операции Бурков две недели лежал без движения, все тело болело и ныло, как изрезанное на лоскутья (военврач говорил, девятнадцать осколков из него было вынуто!). Днем он обильно потел, и сильно зудела нога под гипсом. Однажды какое-то движение началось в «палатах», и Бурков обеспокоился вместе с другими, — нашу оборону, что ли, прорвали фашисты? Оказалось, которые раненые могут передвигаться сами, тем нужно идти к железнодорожной ветке, на посадку в эшелон. «А тяжелые как? Нас что, под немца?!» — раздались голоса. Врачи и сестры объясняли, что для тяжело раненых попадут специальный транспорт, а пока всем соблюдать спокойствие… Конечно, думал Бурков, двум смертям не бывать, это с одной стороны, а с другой — под лежачий камень и вода не течет… Затосковало у него сердце, не мог он больше тут оставаться. Насилу поднялся со своей ногой в гипсе и рукой на перевязи, да с повязкой на груди, похожий на кокон, с костылем, — и поковылял к сестре за медицинской картой. Она ему выговаривать: «Вы, Бурков, не самовольничайте! Вы не транспортабельный, и надо ждать…» А он взял-таки и ушел; но как ему дались те полтора или два километра до железнодорожной ветки, где стояли бледно-зеленые вагоны с красными крестами по бокам, да по жаре, под палящим солнцем, это он по смертный свой час не забудет!..

— Говорили потом, оставшихся там не успели эвакуировать, — заключил Тимофей Никитич свой рассказ о первом ранении. — Немцы той весной по всему фронту в наступление перли, как бешеные.

Кладбище осталось позади. Тимофей Никитич посматривал сбоку на идущую рядом несколько огрузневшую женщину и все не мог свести ее воедино с той Олей, своей женой, которую не застал в сорок втором, когда после госпиталя дали ему двухнедельный отпуск. И состояние у него было двойственное — радость и возбуждение от встречи мешались с тоскливым любопытством, с пониманием невозвратности былого.

— Ты знал ведь, — говорила Ольга Семеновна, — мамаша у нас суровая была. Натянуто ко мне относилась… Сперва на отца твоего пришла похоронная, а тут и на тебя. Беда! Так она на меня глядела, будто я во всем виновата, — и что похоронки пришли, и что война!

— С характером была мамаша, царство небесное, — подтвердил он.

— Пришла я в военкомат, и направили меня сперва на курсы связистов, а там, оказалось, контингент набран, и нас — в части ПВО.

— А я, как приехал, хожу в военкомат — куда Буркову Ольгу отправили? Ничего толком сказать не могут. Дали номер полевой почты в конце концов, написал я, но уж ответа не дождался, — надо было в часть возвращаться.

Они шли одной улицей и другой; впереди виднелись корпуса текстильного комбината, многоэтажные дома.