Борис Ольхин - Осенние жаворонки

— Выписать должны, — ответил Павел Кузьмич с оттенком неудовольствия, нахмуренно — чем-то задели его слова Пластухина о сыновьях и династии.

И повернулся к Блинкову, поглядел на него так, словно вопрошая: «Зачем звали-то?»

— Как смена прошла, Павел Кузьмич? — спросил тот.

— Средне. В ремонт надо молот ставить, Юрий Михайлович.

Блинков насупился, побарабанил пальцами по крышке стола.

— Еще с неделю потерпите. Хоть небольшой задел надо иметь, иначе весь цех застопорит. Да, как считаешь, справится Бобылев за кузнеца?

— Справится, — отвечал Павел Кузьмич, зная, что немножечко кривит душой. — Помощников ему порасторопнее, и справится.

Блинков кивнул, точно такого именно ответа и ждал.

— И по вопросу твоих проводов, Павел Кузьмич. Какие-нибудь личные пожелания будут?

Павел Кузьмич хитро пощурился, подмигнул Пластухину.

— По первому разряду чтобы, конечно!..

— Я говорю, он мужик не промах! — с наигранным одобрением сказал Блинков Пластухину. И снова обратился к Ряднову: — А может, поработаешь годик-два? Что дома-то без дела сидеть?

— Без дела не придется, — отвечал Павел Кузьмич. — По дому ремонтом заняться надо, с года на год откладываю. Не-е, тут без прений — дело решенное.

И оба они разом подумали, что Бобылев у молота особо не развернется, а подручный Петренко поступил недавно и подмога кузнецу пока слабая.

— А если наладчиком? Ты ведь и по слесарному делу дока.

— Отдохнуть надо, конструкции расшатались, — проговорил Павел Кузьмич шутливо и непреклонно разом.

И, меняя разговор, высказал замечание по проекту плана, с которым только что ознакомился:

— Внести бы пункт, чтобы кузнецов готовить в профучилище. С индивидуальным обучением эффект не тот. Теория, технические знания — слабое место…

Блинков взял план, наскоро пробежал глазами.

— Верное замечание. Учтем…

От начальства Павел Кузьмич вышел с обидой. Он ожидал уговоров и готовился твердо отстаивать свое решение, а тут на тебе — и твердости не понадобились. Предложили — отказался, вопрос закрыт.

Дома он прежде всего спросил жену, не выписался ли Игорь. Услышав, что выписался, не стал и умываться, пошел в боковушку. Игорь занимался с тетрадками, учебниками.

— Прибыл, да? — приветствовал его отец. — Как самочувствие?

— На большой. Выписали с гарантией.

— И велика ли гарантия?

— На пятнадцать лет!

— Думаешь, много это?

— Это ж мне сорок стукнет! Подумать только — сорок!..

Павел Кузьмич поник и опечалился, понимая, что бесполезно толковать сыну, будто сорок лет не ахти какой предел жизни; у них, молодых, другое понимание возраста.

— Сорок лет — самый активный возраст, — сказал Павел Кузьмич. — В Абхазии вон почти нормой стало жить по сто лет. Говорят, одна из причин, продляющая там срок жизни, — почитание стариков.

— Моральный фактор, — кивнув, согласился Игорь.

— А у нас старики в загоне. Как бы поскорее списать!

Игорь усмехнулся:

— Тебе, кажется, это не грозит. И что это мысли у тебя какие-то меланхолические?

— Да к слову, так. Ничего, — сказал Павел Кузьмич. И круто переменил тему: — Поступал бы на дневное, в институт-то?

— Надо подумать. Там конкурс пожестче.

— И ничего, опыт у тебя есть.

Скользнул взглядом по этажерке, добавил:

— Книжный шкаф тебе сюда надо.

— Не мешало бы, — согласился Игорь.

— И что, Валентин, думаешь, приедет-таки?

— Должен бы приехать. Только ты на него не дави.

— Что вы, то одна, то другой! — вспылил отец. — Заладили: не дави, не строжи. Что я, домашний узурпатор?!

Он круто повернулся и, пришаркивая ногами, вышел. Позже Павел Кузьмич наведался в сад. Порядок здесь поддерживала Настасья Авиловна: сорные травы выполоты, тропинки тщательно подметены, и ни один клочок земли не пустует, все взрыхлено, обихожено, засеяно. Сразу за домом открытый по-летнему парник, в нем кой-где из-под ворсистых листьев выглядывают бледно-зеленые рыльца огурцов; в рядок — кусты крыжовника, каждый в огородке из деревянных планок, грядки с помидорами; дальше — черная и красная смородина, клубника, цветы. И вишни с алыми крапинками ягод, и яблони, раскинувшие облепленные плодами ветви.

Был вечер, солнце шло на закат. Приглушенный, накатывался от оживленной улицы шум машин и затухал в листве. Шелестело что-то, шуршало в траве. И как всегда, в благостном зеленом окружении у Павла Кузьмича отлегло на душе, ему стало вольнее и легче дышать.