Борис Ольхин - Осенние жаворонки

— Так уж сложилось. Характер у меня… шероховатый.

— Карахтер-то, он, батюшко, в своих руках. Ну и женки теперь капризные стали, что и говорить. Чуть что не по ней, и верть хвостом. Прежде как? Меня вот, бывало, и побьет муженек под горячую руку али по пьяному делу — поплачешь, и ничего опять. Недаром сказано, стерпится — слюбится.

Он сел за стол и ждал, не продолжит ли Петровна свои рассуждения о жизни, прежней и нынешней. Но старушка помалкивала.

— А что, Петровна, корову давно не держишь? — спросил он.

— Да уж года три. Одна, сена не запасти, куда уж, — обиженно заговорила Петровна. — Нежилая будто изба стала без Зорьки, и глаза ни на что не глядели бы… Хорошая корова была, ласковая. По пятнадцать крынок надаивала. Когда, бывало, отелится — светлый праздник на душе-то.

Опять разбередила она Осипа Марковича. Вспомнилась мать — тоже всю жизнь прожила в деревне, во всегдашних трудах и заботах. Держали они и овец, и корова была — Белянка. Ожило в памяти то состояние напряженного ожидания в избе, когда приходила пора Белянке телиться, и как — ночью почему-то обычно — приглушенный переполох начинался в избе, вздувался огонь, и грелась вода, и потом за печь, в огороженное место, заносили теленка, и он мало и неумело стоял на ломких ножках, на копытцах, забавный и неуклюжий, с белой метинкой на лбу, и в избе по-новому пахло запарными отрубями и молозивом — его на третий день давали есть и ребятишкам, запеченное, похожее на омлет…

На охоту отправились ранним утром — Кононов в брезентовом плаще с капюшоном, Басков в охотничьих сапогах, телогрейке и привычной фуражке.

С ночи сеялся мелкий дождик, дул несильный знобкий ветер.

Когда вышли за деревню, Басков оглянулся и раз, и другой.

— Что, Маркович? Али позабыл чего? — спросил Кононов.

— Да гляжу, где бы избу себе поставить! — отозвался Осип Маркович так, будто и впрямь об этом подумывал всерьез.

— У нас где хошь ставь, места хватит.

Миновали поле, потом кладбище — старые кресты меж редких елей и берез, покосившиеся оградки. «Вот они, тут, предки наши, — подумалось Осипу Марковичу. — Тут все наши заботы кончатся, д-да… В самом деле, что ли, строиться начать?»

За кладбищем было небольшое клеверное поле, далее пошел лес настоящий — рослые, в обхват, ели и сосны, белеющие меж ними стволы берез, щедрый подлесок. Лес под ветром шумел заунывно и строго, и длинностволые сосны с высокой кроной заметно раскачивались. Лесной настил под ногами чуть пружинил, и идти после грязной раскисшей дороги было приятно.

— Я смотрю, Виктор Семенович, в деревне ни у кого путной охотничьей собаки нет? — спросил Осип Маркович спутника, когда остановились покурить.

— Дак и охотника, почитай, путного ни одного, — ответил Кононов и вытер мокрое от дождя и пота лицо. — Которые и водились щенки от настоящих охотничьих собак, те потеряли качества. Оно ведь как: без практики и человек свои навыки теряет.

Покурили — и дальше, перешли наискось просеку, потом березовой рощицей, низинкой; и вот сосны помельчали, пластами пошла палая листва; начался мох, появились бочажинки, нога порой утопала в тине.

Болото открылось скоро — кочковатая равнина с пожухлой травой, мхи, кое-где хилые сосенки, и заросли вербы, ивняк.

— Вот оно, наше Окуневое болото, — сказал Кононов.

Теперь определился и Осип Маркович: слева это болото примыкало к полям, потому и намечено его осушать. Они с Кононовым договорились, что пойдут в обход болота и сойдутся на той стороне. Осип Маркович выбрал идти влево, к обочине поля.

— И правильно, — поддержал его Кононов. — Там, вправо, — через Вокшу переходить надо. Ну, я место знаю…

И он отвернул, и тихо сделалось, только ветер посвистывал на открытом пространстве. Странное образование на земле эти болота, думал Осип Маркович. Ни суша, ни вода. Середина на половину. Пользы, считай, никакой. Торф разве что — топливо, удобрение. Ягоды, болотная дичь… У него было давнее предубеждение к болотам: когда-то, мальчишками, заблудились они с дружком на болоте, брели то в одну, то в другую сторону по лосиным тропам, их безжалостно жгли комары, и не было надежды выбраться на сухую твердую землю, на дорогу, в поле… Все-таки вышли, в сумерки уж, солнышко садилось. А ходили, помнится, за клюквой, эта ягода у них жаравицей называлась…

Дичи не попадалось. Рябчиков что-то не слыхать, хотя их тут уйма, говорил Кононов. И зачем тащиться вкруговую через бурелом, когда можно напрямик? И на дичь скорее выйдем, и посмотрим заодно, есть ли торфяники.