Лев Трутнев - Живи и радуйся

– Сразу – рискованно. Их я не меньше десятка видел. Навалятся скопом: не на нас – так на лошадь, одним ружьем не отстреляешься…

Я еще не остыл от этой шальной охоты: звенела в душе радость, туго билось сердце, разгоняя разгоряченную кровь…

Утром, когда я был в школе, дед со Степиным подобрали в степи двух убитых волков. Но увидеть мне зверей не довелось – Степин сразу же увез их сдавать в заготконтору. На премию за них, разделенную поровну, дед купил мне и Шуре по фуфайке.

От Кольши пришло письмо – всего второе за полгода. Он сообщал, что их перевели работать на завод, что трудится он по электрической части, живет и питается пока там же – в общежитии училища, что на работу их возят в автобусе, скопом, а в город пускают только в выходной день. И больше ничего, никаких подробностей.

– Что-то он ни про зарплату, ни про то, как кормят и одевают, ничего не пишет, – посетовала матушка, тая в глазах грустинку.

– Нельзя, видно, об этом сообщать, – предположил дед. – Военное время – всё в секрете. Даже вон о работе как бы вскользь говорит: «по электрической части» – не электриком или там электрослесарем, а в общем. Ясно, что все заводы теперь на войну работают – лишнее, попробуй, болтни – живо потянут, куда надо.

– Прямо, неволя какая-то. – Матушка покачала головой, отворачиваясь.

– А мы все в неволе. – Дед как-то пристально взглянул на меня. – Паспортов ни у кого нет. Фамилии только в сельсовете в тетрадке записаны – попробуй, надумай куда-нибудь переехать. Даже из одного колхоза в другой не разрешат. У нас вон, на той улице, ближе к краю, Прасковья Огаркова с четырьмя детьми живет. Переехали они к нам из захудалой деревеньки Бутовки, что в заозерных лесах. Житье там стало скудным на нет. А ребятишки малым малы. Вот её мужик, где-то незадолго до начала войны, и решил перебраться к нам – колхоз наш покрепче ихнего стоял на ногах. Так он десять лет получил за самоуправство. До сих пор о нём ни слуху ни духу. Прасковья одна с ребятишками бьётся. Старший у неё только в сельмом классе учиться, а остальные едва ли не погодки.

– У меня ведь тоже паспорт забрали, – запечалилась матушка, – из города, говорят, вы выписаны, жить будете в деревне, а в деревнях у нас никакой прописки нет. Зачем вам паспорт? Война кончится – вернем.

– Это на воде вилами писано, – дед усмехнулся, – время сколь пройдет, начальство поменяется. Доказывай тогда свою правоту.

– А что было делать?

– Да ничего, – дед отмахнулся, – и не нужно поднимать давнее, уже оговоренное.

– А со мной Маня Огаркова учится, – решил я поддержать интересный разговор. – А с Шурой её брат.

– Ты, Ленька, слушать – слушай, мотай, как говорится, на ус, да помалкивай, – предостерег меня дед, – никогда и никому про наши семейные дела и разговоры не рассказывай.

– Да он вроде у нас не болтливый, – заявила матушка, строго взглянув на меня.

Её доверие подогрело.

– Чего бы мне говорить про нас, – решил и я заверить родных в своей твердости. – Пусть хоть запрашиваются – я ничего не знаю.

Дед кивнул головой:

– Вот-вот, так и держи вожжи.

В воскресенье запуржило. Снежная мгла затянула все видимое из окна пространство. Даже ближние дома утонули в круговороте густого снега.

– Закутило-замутило, где кого захватило – там и ночуй, – высказался скороговоркой дед, топчась у порога, – он собирался навестить своего приятеля и свояка – Прокопа Семинишина и, надев полушубок, подпоясывался.

– Вот и не ходил бы никуда в такую пропасть, – предостерегла его матушка, – еще заплутаешься в такой-то мгле.

– А я от палисадника к палисаднику – по набитой тропке, – с некоторой виноватостью в голосе отозвался дед. – Да и ходьбы-то тут – три двора.

– Где её определишь, эту тропинку, – вон как метелит, – клонила своё матушка, – пропасть. И та убежала, не пообедав, – это она уже о Шуре.

– Придет, – произнес дед уверенно и хлопнул дверью.

Я нашел в старой тетрадке, хранившейся на этажерке, пол-листка чистой бумаги, взял огрызок карандаша – большего не было – и устроился за столом рисовать. А матушка вытянула из угла прялку и уселась прясть кудельку овечьей шерсти. Глядя, как из-под её пальцев тянется тонкая нить, я поинтересовался:

– А что ты с этими нитками будешь делать?

Матушка улыбнулась.

– Носки тебе и деду свяжу, а вообще – многое можно. Раньше и зипуны вязали.

– Что за зипуны?

– Тужурки такие теплые, без воротника…