Лев Трутнев - Живи и радуйся

– Пошли, еще раз послушаем! – решил он.

Снова мы, крадучись, миновали палисадник, и снова тяжкий стон, жалобный и скорбный заставил сжаться и без того часто бьющееся сердце. Тот же заполошный бег на лужайку против дома, тот же торопливый и тревожный разговор. Заходить в избу, а тем более, лезть на чердак мы поостереглись.

– Надо ждать вечера, – решила Шура, – придут наши с работы и посмотрят, кто там.

– Так и будет этот стон ждать до вечера, – не согласился Паша, – смоется незаметно и не узнаем, что к чему.

Мы начали было игру в ляпы, да разве пойдет какая игра, коли есть неразгаданная тайна. Не прошло и полчаса, как мы решили вновь проверить те щекочущие душу звуки. Теперь уже с большей долей любопытства, чем страха, прокрались мы в тот глухой угол палисадника и едва притихли, как отчетливо услышали: ух, ух… Теперь, когда на душе стало несколько спокойнее, можно было более точно определить, что стон идет или с чердака, или из потолочного угла горницы.

– А пойдем в избу! – снова заинтриговал нас Паша. – Я вон зуб от бороны прихвачу…

Осторожно, осторожно приоткрыли мы двери в сенцы, затем – в избу. Тихо. Сонно. Тесня друг друга, мы ввалились в кухню. Никаких звуков из горницы. Но, когда мы резко распахнули резную дверь, из дальнего угла послышался тот же берущий за сердце стон, глуховато, тише. Явно из-за потолка.

– Точно, на чердаке кто-то спрятался! – утвердилась Шура, бледнея, хотя и без неё нам стало ясно, что звуки доносятся с чердака.

Но на чердак мы лезть не решились. Принялись было играть в мячик, катая его по лункам, продавленными в мягком грунте нашими пятками, да не шла радость – каждый из нас нет-нет да и поглядывал исподтишка то на палисадник, то на окна. В конце концов мы уселись на лавочку, возле ограды, и стали строить догадки по поводу услышанного, нагнетая друг другу в душу рассказами про явное и неявное и без того неспокойные чувства.

В этом тревожном перекруте и протянулось оставшееся до вечера время.

Первым появился с работы усталый дед.

– Что-то вы, как воробушки, теснитесь на лавке, дома места нет?

Я и выложил ему всё, не дав объясниться Шуре на правах старшего.

Дед повесил литовку на деревянный штырь в дровянике и не торопясь прошел в избу.

Мы от него не отставали. Он открыл горницу и прислушался, но никакого стона не было.

– Ну и где ваш страх?

Мы наперебой стали уверять его, что все слышали жалобный стон на чердаке.

Дед снова прошел в дровник, взял бересты от березовых поленьев и, приставив лестницу, полез на крышу. Мы – за ним. У чердачного лаза он зажег лучину. Тут уж и мы расхрабрились: едва ли не отталкивая друг друга, нырнули в темное нутро чердака следом за дедушкой.

Слабое пламя осветило сухую пустоту – никого. Дед даже за трубой поглядел и в низких углах.

– Кот чей-нибудь был, да сбег, – предположил дед.

– А чего он стонал, как человек? – усомнился я – все же хотелось, чтобы за всей этой тревогой существовало нечто таинственное.

– Собаки, может, помяли, вот и залез он в укромное место, а в пустом чердаке звуки отдаются, что в пустой бочке. Вам и показалось, что это человеческий стон…

Возможно, дед был и прав, но его слова нас не убедили, а на следующий день, как только мы наладились играть и решили проверить палисадник – стон снова объявился. Теперь и мы, набравшись храбрости, а больше веря в дедово предположение, зажгли лучину и полезли на чердак. По-прежнему там было пусто и звуков никаких не слышалось. Но стоило нам зайти в горницу или пробраться в палисадник – тоскливый стон холодил спину.

С появлением взрослых стон прекращался, и дед уже не верил нам и, посетив таинственное место в палисаднике и тоже ничего не услышав, больше никуда не лазил. А мы несколько раз проверяли необычный стон: то слушали, то смотрели, но так и не разгадали его тайну.

– А пошли к моей бабке! – загорелся на третий день познанием истины Антоха. – Она молится и про все неизвестное знает.

– Ну пойдем, – поддержал его Паша.

– Вы идите, а я на скамейке посижу, – согласилась с ними Шура, – дом не бросишь, да и стыдновато мне с вами водить компанию.

Добежать до Михеевой избы было минутным делом. Наперегонки проскочили мы короткий переулок и, даже не запыхавшись, с робостью вошли в прохладную, с занавешенными окнами кухню.

Сгорбленная и сморщенная бабка, выслушав нас, принялась креститься.

– Свят, свят, спаси и помилуй. Это хозяин худой знак подает, беде быть…