Лев Трутнев - Живи и радуйся

Но только мы за калитку, и Катюха навстречу, запыхавшаяся, раскрасневшаяся.

– Не успела! От самого совета бегу, как увидела, что вы к нам наладились!.

– Что бежать-то? – Паша уперся ей в плечо. – Тащи втихаря стакан и лепеху какую на закуску.

– Так дед там Лёнин, неудобно…

Ну и глазищи у нее! Расширились, как от испуга. Брови взлетели крылышками, изогнулись. Носик вздернулся…

– А ты подкрадись, схитри. – Паша все держал Катюху за плечо. А я глядел и глядел на нее с непонятным удовольствием, почти жадностью и молчал.

– Пить, что ли, будете? – Катюха отстранилась, в глазах погасли искорки.

– Малехонько. Праздник все же. – Паша показал горлышко четушки, торчащее из кармана штанов.

– А мне дадите испробовать? – Катюха снова раззадорилась. – Я еще ни разу ни глоточка не делала!

– Глоточек – можно, – все вел разговор Паша. – Мы вон там, в проулке, за плетнем будем…

Катюха быстро проскочила в сени, а мы, обогнув изгородь, остановились у свисавших через плетень веток клена с набухшими почками. Тянула песню огородница-варакушка где-то в смородиновых кустах, чирикали воробьи под застрехой, заливался на все лады скворец на метелке подскворечника, и густо пахло молодым смородиновым листом, подсыхающей землей, нагретым плетнем, сухим малинником… Бабочка-крапивница выпорхнула через изгородь и прилепилась на солнцепеке одного из кольев, расправив ярко-пестрые крылышки…

Мы еще не успели перекинуться несколькими словами, как появилась Катюха. Под полой тужурки у нее что-то топырилось.

– Вот стакан, – она протянула его Паше, – а вот пирожки с картошкой и капустой. – В алюминиевой чашке румянились аккуратные горбики пирогов. Катюха придерживала чашку левой рукой.

– Ну, ты, Катюха, свойская! – снова опередил меня в похвале Паша.

– Давайте вон на ту коряжину сядем и позагораем…

Неподалеку лежал обрубок старого кленового ствола, выброшенный из огородчика, и мы все трое кое-как примостились на нем, уперев один конец сухостоины между кольями прясла. Паша втискивал Катюху между нами, но она вывернулась и присела с краешку, рядом со мной, придвинулась горячим боком. Приятно было и от ее поступка, и от близкой теплоты.

Паша сковырнул сургуч с головки четвертинки и плеснул водки в стакан, на самое донышко.

– На, Катюха, помочи губы – малолеткам больше не положено.

– А вы еще сами не взрослые. – Катюха взяла стакан. Пальцы у нее длинные и тонкие.

– По сравнению с тобой – мы дяди, – держал густоту в голосе Паша. – Мне еще в конце января семнадцать сравнялось, а Стрельцу осенью столько же исполнится.

– Подумаешь! – Катюха покривила бантик губ. – Мне тоже в июне пятнадцать будет. А раньше, баба говорила, и в четырнадцать замуж выходили.

– Ишь куда загнула – замуж! Успеешь под шлеёй походить. Тяни вон давай, а то отберу…

Я все слушал, наблюдал и млел в молчаливой приятности. Катюха сделала пару глотков и, сморщившись, вернула стакан Паше.

– Жгет и горькая!

– А ты думала туда меда наложат, – Паша ухмыльнулся. – Тяни пирог, а то еще охмуреешь…

День горел, и мы горели в полушутливых разговорах, веселье, легком опьянении, и до того близкой, чуть ли не родной, казалась мне Катюха, что за нее я готов был на все.

Заиграла гармошка у дома Красовых, заливисто, зазывно, и мы переглянулись.

– На улицу свадьба вывалила! – Паша вскочил с коряги. – Идем глядеть – потеха будет!..

И мы, не сговариваясь, не пошли, а побежали.

У ограды Красовых уже бился круг. Плясали свадебные гости, а в гармошку наяривал Федюха. От влажноватой еще земли, на которой уже появился спорыш, не поднималось пыли, каблуки лишь утрамбовывали дерн.

Любо-дорого смотреть на удалую русскую пляску! Уж и уменье в ней вольное – друг от друга, от старших к младшим, от глубины народной, а если начнет кто выделывать коленца в горячем азарте и засмотришься, никаких артистов не надо. Артист – он хотя и пляшет грамотно, по отработанной системе, а все не с тем запалом, что по зову сердца…

Затянули в круг и жениха с невестой, а потом и одних оставили, и примолк говорок, притихли смешки – только мягкий стукоток каблуков да захлеб гармоники. И не передать словами ту пляску, ее надо видеть. Красивые люди – красивая пляска. Это не забывается! И сколько бы не венчались вокруг друг друга жених и невеста – смотрели бы на них люди да смотрели… Но Федюха не выдержал, уронил головенку на меха и руки к земле опустил…

В недолгой той тишине вдруг задребезжало что-то с жестяным звоном: из-за сараев выскочил Хлыст с колом в руке, на котором бренчала от ударов палкой дырявое ведро. Запрыгал Иванчик с этим ведром-барабаном по кругу, заковылял пьяно. Притих народ – что-то будет?