Владимир Казаков - Воскрешение на Патриарших

Интересно, все-таки меня там кто-то ищет или нет? Допустим, та же Ольга. Вряд ли. Я столько раз запивал-загуливал на куда более длинные сроки, и ничего. А тут нет меня всего ничего. Пару дней. В сущности, меня никто никогда и не ждал. В детстве родители, но это не считается. Вообще надо, чтобы не только кто-то ждал тебя, а и был рад тебе. Но это в идеале. Интересно. А здесь вот меня уже ждет Ленка. Любопытно. А может, она фантом? Фикция. Как и все вокруг? Ну не может меня нормальный человек ждать. Не может.

Сколько я уже здесь? Третий день, что ли. Я не понимаю. Ясно, давно ясно, что на свете нет бессмыслицы. Как человеку ни хотелось бы белиберды и бесцельности, а человеку жутко хочется бесцельности, этого нет. Все определено. «Просто так» давно отменено. Смысл есть и в комарах, терзавших меня ночью. Только пойми какой. А и не надо понимать. «И никто нам не поможет, и не надо помогать!»

Я по Метростроевской выходил к Садовому кольцу. Солнце накрыло город по самые крыши. Люди, улыбаясь, радовались московскому теплу. Заметил, что в своей красной майке с испанским быком и в джинсах я абсолютно не выделяюсь среди прохожих. Словно я не приперся из нелепого двадцать первого века, а тутошний, роднее некуда.

Очень странно и интересно. Вот спроси любого встречного-поперечного, как он представляет себе второе десятилетие двадцать первого века, он столько белиберды нанесет. Подцепленной из книжной серии «Библиотека советской фантастики». Машины, летающие по воздуху, самодвижущиеся тротуары, обжитые Марс с Луной, победа человечества над раком и другими болезнями. Некоторые наверняка расскажут бредятину про коммунизм и мир на всей планете!

А ведь этого ничего не будет для идущих мне навстречу людей. Не будет. Я же это точно знаю. Интернет, пожалуй, и мобильники, вот и все изменения. Хотя и это изобрели еще в 1960-х годах, а только в конце двадцатого века сумели наладить массовое производство. Удивительно, насколько наивен человек. Мимо меня гордо и тоже явно похмельно прошествовал высокий кудрявый парень в дорогом черном костюме «тройка». Скорее всего, студент иняза. На военную кафедру там заставляли ходить в костюмах. Было видно, что ему муторно и тяжко, но он самоутверждающе и обреченно нес голову в институт. Поравнявшись, я услышал, как тяжело он дышит. Он прошел мимо. Я почему-то обернулся. Показалось, может, кто из знакомых. На спине удалявшегося студента сиял отпечаток сапога. Большого размера. Наспинный орден. Я почему-то позавидовал этой легкости бытия.

Ладно. Надо со своими мыслями разобраться. Ну, вопрос… А что, думать, как мне жить в собственном прошлом? Причем, судя по всему, в котором меня и нет. Это, конечно, чушь. Я должен быть. Вот он я. А если я есть сейчас, то я должен быть и в прошлом. По идее. Чушь какая-то.

Надо спокойно позвонить Мундельсону. В смысле не этому деятелю культуры, а мне, мне! Скорее всего, неполадки на линии, на телефонном узле, сошел с ума сервер, взорвалась подстанция – да что угодно! Я должен там жить!

Я топал вперед. Обилие «Волг» и «Жигулей» уже не задевало взгляд, как в первые часы пребывания здесь. Да и вообще я очень быстро привык к обстановке.

Я шел и шел по Садовому кольцу. Уже справа от меня зеленел чудесный сад «Аквариум». Я бы сказал, очень нежное место. Какое-то трогательное. Когда там гуляешь, все время боишься корявым движением или словом разрушить что-то зыбкое, еле уловимое, висящее в воздухе этого парка. И поэтому очень дорогое.

Вспомнил о приглашении Раневской. Чудеса. И театр «Моссовета», главное здание, вот тут, за деревьями. Надо идти, конечно, другого раза может не быть. «Может»? Смешно. Неведомая сила, взявшая меня в оборот, вдруг возьмет и выкинет меня взад, в чахлый двадцать первый век, и я так и не увижу Плятта с Раневской на сцене.

Перебрался на другую сторону улицы Горького по подземному переходу на Маяковке. Там крутейшая лестница вверх. Видимо, ее встраивали в уже находящийся там дом. Поэтому так строго вверх она и встала. Наверху на выходе всегда раньше продавали пончики. Точно! Вот и они. Я вдруг вспомнил, что несколько дней ничего не ел. Только пил. Ну и сырок какой-то плавленый. И салат на днях. Все.

Пончики пахли. Купил полкило за 20 копеек. Я нес огромный кулек, да, да, именно кулек, мы отвыкли от этого слова. И самого понятия. Грубая серая бумага пропиталась пончиковым маслом. Оно жгло и превращало руки в скользкие клешни раков. Сахарная пудра сыпалась на джинсы. Тесто плавило нёбо. Это был кайф.