Дина Рубина - Наполеонов обоз. Книга 2. Белые лошади

Он помолчал, выжидая, что ещё скажет единоутробная сестрица, какую весть донесёт к нему эта на редкость удалённая родственная связь. Задумчиво наблюдал, как она складывает посуду в раковину – высокая, сутуловатая, слегка лопоухая, когда закладывает за уши тощие пряди, и в общем, некрасивая – в батю. Почти не слушал, как она рассуждает, упирая на секретность допуска мужа, на интересы детей: пятнадцатилетняя дочь наметила поступать в МГИМО, двенадцатилетний сын мечтал о военно-морской карьере.

Он подумал вдруг: как неразумно всё же распорядилась природа в их случае: отчего бы не выдать девочке мамины васильковые глаза, мамины изобильные кудри… На черта ему, парню, идиотская роскошь этих зарослей на башке, – всё равно всю жизнь стричься под машинку.

Он вздохнул и сказал:

– Ну… у меня-то секретов поменьше. Так что извини. Мне бы хотелось разобраться: откуда, собственно, я взялся и частью чего являюсь.

…Перед дверью старик посторонился, пропуская его вперёд. Стах хватанул губами затхлого коридорного воздуху и вошёл.

Комната оказалась большой, свободной, в два окна, с тремя или четырьмя предметами мебели: кровать у стенки, стол, нечто вроде комода и пара стульев, – и потому просматривалась насквозь и по всем углам, чем-то напоминая школьную комнату старухи Баобаб. Она была пустой. В смысле – без единого живого существа.

Стах недоуменно обернулся:

– А… где?

– Да вон же, – кивнул ворсистым седым подбородком Муса куда-то в угол, где под стулом стоял небольшой перевернутый тазик.

– До-ора… До-рочка, лапонька моя! – ласково прорычал он. – К тебе пришли, моё солнце…

Из бурого тазика выдвинулись четыре чешуйчатых подставки, высунулась змеиная башка, покрытая седоватой коркой, и всё сооружение медленно двинулось из-под стула с жестяным цокотом когтистых лап.

Ну что, пронеслось в уме, рожу ему раскроить? Отзвездить так, чтоб неповадно было над людьми подшучивать?.. За месяцы работы в «скорой» ему пришлось научиться усмирять разных алкашей и окровавленных хулиганов, которые, несмотря на увечья, не давались в руки врачей. (Собственно, его обязанностью на «скорой» было таскать за врачом сумку с лекарствами, делать уколы и ругаться с родственниками больных, бывало, что и морды бить – родственникам, – смотря по тому, в каком состоянии они вызывали бригаду и в каком состоянии оказался пострадавший.)

– Это Дора? – спросил Стах необычайно кротко, как начинал обычно разбег к дальнейшему мордобою.

– До-ора, Доронька… – ласково пел-рокотал старикан, склоняясь к огромной черепашине и указательным пальцем поглаживая омерзительную древнюю змеиную голову с полузакрытыми плёнчатыми глазами. Черепаху, кажется, действительно звали Дорой. Но не её же, чёрт побери, имя было прописано под дверным звонком!

– Я, к сожалению, ищу другую Дору, – сдержанно произнёс Стах. – Женщину. Старую женщину. Дору Граевскую.

Старик резко выпрямился.

– А на что она тебе? – сухо поинтересовался он.

Вновь захотелось измордовать этого типа, заставить говорить по-человечески, отвечать на вопросы, предъявить настоящую Дору Граевскую, которую, судя по реакции, он отлично знает. Из последних сил сдерживаясь, Стах проговорил:

– Послушайте, Муса… э-э-э… уважаемый. Если вы знаете, как мне найти Дору Граевскую, то скажите, пожалуйста, пока я такой вежливый. Я не всегда вежливый. Но вы пожилой человек, и мне не хотелось бы… э-э-э… конфликта. Дело в том, что я её внук.

Вместо ответа старик довольно жёстко взял Стаха за плечо, потянул к окну и молча всмотрелся в его лицо. Помолчал…

– Похоже на то… – проговорил медленно. Отпустил плечо парня, ухватил левой клешнёй стул, подтащил к заднице и тяжело на него опустился.

– Значит, Сонечка выжила… – проговорил самому себе.

– Сонечка… мама, да… Она умерла месяц назад, но тогда – вы имеете в виду войну? – да, тогда она…

– Я имею в виду, – прорычал старик, – где она была?! Почему не искала мать?! Почему до самой смерти Дора мучилась, и рыскала, и тосковала, и плакала, и посылала запросы на Соню Граевскую во все города и посёлки… до последнего дня! Ничего! Ни слова! Ниоткуда! Столько лет!!!

Он трясся так, что слишком большая майка, свободно висящая на засаленных лямках, колыхалась на груди от глубинных взрывов его хриплых воплей, и каждый вопль он припечатывал кулаком по собственному узловатому колену.

Стах положил руку на каменное, синее от татуировки плечо старика.