Дина Рубина - Наполеонов обоз. Книга 2. Белые лошади

Вот и получалось, что дважды в неделю Стах ездил на телеграф – прямо за аркой Главного штаба на улице Герцена. Заказывал разговор и ждал, когда позовут в кабину. И сердце подскакивало от её голоса в трубке, когда – вполне ожидаемо, но каждый раз внезапно и чудесно – из гулкой пустоты выныривало её прерывистое мягкое «аль-лё-о-о!».

Взмывая, паря, плавясь в тоске и блаженстве, он перебивал: «лёлёлёлё!!!!» – после чего начинался полноценный разговор, вернее междометия, вздохи, молчание, и: «ну, скажи ещё что-нибудь…», и: «в чём ты сейчас, в зелёном платьице? в халатике?» – и прочая невесомая чепуха, важнее которой на тот момент ничего нет.

Она требовала «житейских» подробностей: где ты ешь, получается ли урвать минуту на передышку между занятиями, был ли в музеях, появились ли хорошие знакомые, и что за ребята, а преподы – нормальные люди? А в анатомичке не страшно? не противно? А девочки в группе – хорошенькие? (Он, пренебрежительно: «рожа на роже!» – хотя, если честно, были и очень стильные девочки, но она ведь ревнючая!)

Ему было скучно пересказывать всю эту тягомотину, давно уже для него обыденную; всё это к их жизни имело слишком отдалённое отношение; а интересовало только одно: когда наконец она приедет – надолго, навсегда?! Ну хотя бы на неделю! Главное: не крутится ли кто-то возле неё, кто мог подумать, что вот он, Стах, уехал и заветное место освободилось?!.

Почему это: «глупость»?! Напористым, гневным впрок голосом он требовал, чтоб она призналась! «В чём, господи, вот дурак!» – тихо говорила она. Но ведь не могло быть такого, чтобы она – она-а! – просто так проходила по улицам… одна?! Уж он-то помнит, как на неё оборачивались, даже когда он был рядом! Вот что терзало, что кормило отравленной пищей его воображение. Одно хорошо: после таких разговоров он засыпал, едва коснувшись головой подушки, и спал как убитый до рассвета, вернее, до времени подъёма, какой уж тут рассвет – хмарь, тощища, промозглый холод и жёлтая муть фонарей за окнами.

Учёба плотно занимала все дни, дважды в неделю выпадали ночные дежурства на «скорой», и слава богу: только так можно было пережить ещё один день без Дылды; только все эти химии, общая-неорганическая, биохимия и проклятая латынь, да ещё легендарная анатомичка с первых дней учёбы могли перешибить желание немедленно сорваться с места, рвануть на вокзал и лететь к ней сквозь мелькание столбов, деревьев, водокачек – к ней, к ней… – средоточием мечты лелея ту тёплую ямку за ухом, куда первым делом он сунется носом, – щенок в охоте за любимым запахом.

Через месяц не выдержал, сорвался на два дня, пропустив – преступник! – целый день занятий.

Им негде было укрыться. Разве что целоваться в колодце на улице Школьная, до одурения, до онемевших губ, до полного отчаяния и сведённого узлом живота. Дома мама на радостях неотступно кружила вокруг него, не зная, что ещё приготовить, чем ублаготворить – хотя, измученный совсем другим голодом, он почти ничего не ел. А дома у Дылды…

Вот тут и огорошила его новость, которую она старательно от него скрывала. Вот тут он и понял, почему её голос в трубке казался неестественно бодрым. И эту свою грустную новость она выложила прямо на вокзале, когда, сорвавшись со ступеней вагона, он налетел, сграбастал её в охапку и замер, хищно вдыхая сквозь шёлковый шарфик запах её шеи, волос… – не обращая внимания на окружающих, даже на маму, что стояла в стороне, с улыбкой пережидая этот задышливый спазм.

Словом, когда там же, на вокзале, он объявил, что на осенние праздники Дылда едет в Питер (решено, и без разговоров, пожалуйста!), прихватив к каникулярным ещё пару учебных деньков (ничего, нагонишь!); когда, сжимая её ладонь, торопливо объяснял что-то про снимем комнату у какой-нибудь старухи, облазим весь город, все музеи (ой-ой-ой, расскажите это вашей бабушке – знал, что не выпустит её из-под одеяла)… – после этой его увлекательной программы она и выдавила, что вряд ли получится: «Папка заболел».

Как?! Чем заболел?!

«Просто приболел, – повторяла Дылда потерянно. – Ничего особенного. Не волнуйся. Наши главные планы остаются в силе».

Он буквально взбесился:

– В чём дело-то?! Дядя Петя?! Что с ним? – не отставал, добивался, не сходя с места: – Ну, выкладывай. Я ж всё равно узнаю!

И тогда оживлённая улыбка сползла с её лица, золотые брови сошлись домиком, задрожали, лоб наморщился.

– Онкология… – проговорила она и тихо заплакала.