Дина Рубина - Наполеонов обоз. Книга 2. Белые лошади

И конечно, сразу же вагончик стал путешествовать по участку, иногда забредая к соседу. Он съезжал со столбов, кренился, норовил рассыпаться. Каждый год все наличные в семье мужчины: оба братца Гинзбурги, Горик с отцом, а потом и приблудный Стах – если удавалось вытащить его из Питера – водворяли вагончик обратно: поддомкрачивали, подсовывали брёвна – способ, известный ещё в Древнем Египте. Всё это продолжалось из года в год… пока семья и сама не покосилась, не стала разваливаться и разбредаться, съехала с советского плавуна по разным направлениям.

Просто, случилось это уже после смерти Зови-меня-Гинзбурга, ибо никто и с места тронуться не смел, пока тот был жив. А умер он глубоким старичиной, аж в девяносто шестом, спустя год после отъезда Аристарха. Так что хотя бы Зови-меня-Гинзбурга , татарина Гинзбурга, Мусу Алиевича Бакшеева, Стаху не пришлось хоронить.

Умер тот шикарно.

Брат его Лазарь так и говорил всем и каждому на похоронах: «Моисей умер шикарно!» – что, впрочем, не мешало ему обливаться слезами.

Произошло это на той же даче, где старенькая стиральная машина, шестьдесят восьмого года производства, дала наконец серьёзную течь.

– Эта манда косорылая течёт уже без стыда, без совести, – заявил внуку Зови-меня Гинзбург и пошёл прикрутил какую-то заржавелую шайбу – рукой.

– Понимаешь, он прикрутил шайбу… – рассказывал Аристарху Гораций спустя пару лет. Они сидели в закусочной на улице Бен-Иегуда в Иерусалиме, и Горик впервые пробовал местную шварму, лучшую в городе, и даже в стране, по утверждению Стаха. – Прикрутил он ту чёртову шайбу и был очень доволен. Сказал: «Это навечно, Гораций. Вечность – на меньшее мы не согласны!» Пошёл и прилёг. Я думал, он отдохнуть хочет. Я его и не беспокоил… Через час заглянул, а он уже остыл.

Вот тут Стах и услышал рассказ (впоследствии ставший каноническим, как Нагорная проповедь) про то, как Горик, мастер спорта по вольной борьбе, плоскогубцами откручивал завёрнутую дедом шайбу. Ту самую, что дед завернул рукой. Рукой, понимаешь?! За пять минут до смерти.

А Лёвка Квинт уехал в конце девяносто четвёртого и вовсе для Стаха неожиданно. Впрочем, коллега Квинт всегда был человеком загадочным и сюрпризным: внезапным, налётно-ослепительным. Он и женился, как Стаху казалось, с бухты-барахты, на совсем неприметной девчонке – это после всех-то красавиц Кировского кордебалета, после длинно-туманной любви аспирантки универа, дважды глотавшей из-за него барбитураты… Словом, Эдочка как-то выпадала из блистательной череды его сногсшибательных дев. Но поразительно соответствовала самому Лёвке: коротышке с ухватками и зубастой улыбкой обаятельного Робин Гуда. Оба они просто на редкость друг другу подходили. Стах въедливо пытался выяснить: это любовь?! Пока не узнал о приготовлениях друга к отъезду.

– А ты что – еврей? – спросил Стах, ошарашенный известием, что вот буквально через две недели… Да они на свадьбе-то отгуляли чуть не вчера!

– Я-то нет, – легко отозвался дружок. – Ты мою родословную знаешь: французский мародёр, подаривший сей мощный генетический импульс грядущим поколениям. Хотя чёрт нас всех разберёт. Кто и за что может поручиться в этой густой монголо-французской каше. Но! Какой же русский не любит быстрой езды… в данном случае за границу? А у Эдочки по данному пункту всё тип-топ, ну а врачу всегда найдётся кого резать и зашивать – при тамошних постоянных войнах.

– Зачем… – растерянно повторял Стах. Ужасно, горестно не хотелось терять Лёвку. – Зачем, ёлы-палы?!

Зато в предотъездной Лёвкиной карусели Стах свёл полезное знакомство: разбитная израильская девушка Ципи работала в местном Сохнуте, «ворочала историей», отправляя людей на Святую землю целыми самолётами. При первой встрече в толкотне Лёвкиной съёмной квартирки Стах спросил её: а Святая земля, она как – не прогнётся под нами? – И Ципи захохотала.

С ней было легко, и он очень это ценил: она не интересовалась ни его странным обручальным кольцом, ни его странной отсутствующей женой.

К тому времени он легко сходился с разными экземплярами противоположного пола. Дамы прикипали к нему с первой встречи: суровый доктор с хорошим чувством юмора, не жадный, не зануда, не алкаш; неутомимый и деликатный любовник…

Примерно через месяц дама пыталась нащупать возможности к более тесному жилищному сближению. И тут наступал момент, огорошивающий каждую женщину. Он, будто ожидал начала атаки, будто готовился к ней загодя, обрывая первые же разведывательные подходы одной-единственной коротенькой фразой: