Дина Рубина - Наполеонов обоз. Книга 2. Белые лошади

Пашке сподручнее было драться – раздетым, Стаху в куртке и тесно было, и жарко, но он ничего не чувствовал – просто бил куда попадал, пытаясь выпростаться из-под тяжёлого Пашки и оседлать его… Но тот навалился, подмял под себя, сомкнул лапы на шее и стал душить, колотя головой Стаха о землю… Где-то на обочине кроваво плывущего зрения возникла на заднем крыльце фигура, крикнула голосом тёти Людмилы:

– Господи, кто это?! Аристарх?!! Да что ж это?!! Витя, беги скорей, он его убива-ает!!!

Выскочил Виктор на крыльцо, мгновение-другое всматривался в клубок двух тел на снегу, испятнанном кровью… и, облапив жену, стал заталкивать её в дом. Та голосила из-под его рук, и последнее, что услышал задыхающийся под Пашкиными лапами Стах, был её голос, глухо вопящий где-то в доме:

– Братья!!! Бра-а-атья!!!

…Минут через десять Павел рванул на себя дверь заднего крыльца и вошёл в кухню. Пошатываясь и отирая ладонью разбитое лицо, открыл до упора холодный кран и, содрав с себя окровавленную рубаху, долго плескал в лицо и на грудь пригоршни воды – весь пол залил. Потом набрал воды в кружку и так же долго, жадно пил…

В дальней комнате выла мать. Виктор неподвижно сидел на табурете, уставясь в пол.

Павел допил воду, повернул к отцу разбитое лицо и внятно, злобно отчеканил:

– Чего расселся, как… Собирайте манатки! Через полчаса выезжаем.

– А где… этот… – неверными губами спросил отец.

– Ушёл… – спокойно ответил Павел. – Утёк… с концами.

И тихо рассмеялся, оскалив разбитый рот.

…Ледяные валы поднимались со дна карьера, добирались до пояса, охватывали грудь, заливали макушку. Его сорвало с обрыва и несло одинокой щепкой в ледяной воде, крутило, погружая с головой в гибельный мрак. Судорога свела не ноги одни, а всё тело. Он погибал… погибал…

– Надя… – шептал, – Надя…

Но она не могла к нему пробиться сквозь глыбы льда и печали, она и сама боролась с ледяною тьмой… И, в последний раз выныривая на поверхность, он сейчас лишь одного хотел: чтобы вместе они, сцепившись в последнем объятии, погрузились в конечное забытьё – в клубящуюся стылым туманом ледяную пасть Аида…

Когда в другой раз очнулся в полнейшей тьме – от невыносимого холода, – первым делом выплюнул осколки во рту… зубы? Под головой стыла какая-то жижа – кровь, понял, моя кровь. Где я… что за склеп… Где я?!. Острый его нюх даже сквозь кровавую юшку в носу ощутил смутно знакомое слияние нескольких запахов: мёрзлое мясо, речной лёд, струганое дерево… дух копчёных колбас.

Он шевельнулся в попытке нащупать границы пространства вокруг себя – правая рука, перебитая, не поднималась. Да и левая не была геройской рукой. Грудь и бока болели при каждом вздохе: значит, и рёбра повреждены… Передавленная гортань хрипела и всхлипывала.

Он вспомнил всё, до последней минуты, – до того момента, когда Виктор запихивал Людмилу в дом – руками, коленом заталкивал внутрь, хоть так пособляя сыну… Родственнички… Но где же я… Нет, не лежать так! Двигаться… Двигайся, чёрт!

Он с трудом перекатился на живот и щекой ощутил сухое душистое крошево… опилки! Что это, где, куда его завезли – на лесопилку? И, господи, почему ж так нечеловечески холодно… Он вновь тяжело перекатился на спину. Высоко над собой в полнейшей тьме различил узкое лезвие тёмно-синего неба с крошечным огоньком звезды: щель где-то… в потолке?

И вдруг всё понял.

Ледник!!! Он лежал на полу в знатном леднике Матвеевых, к тому же раздетый лежал, в одной рубашке и в трусах. Значит, портмоне с паспортом, а заодно пиджак и куртку, забрал братец. (Логично: Аристарх Бугров – Аристарху Бугрову…) А ведь Пашка наверняка считает, что прикончил его. Или почти прикончил. Уверен, что холод ледника завершит дело. Дурак ты, Пашка! Вот холод меня и спас. Сколько было случаев, когда мёртвые с виду алкаши приходили в себя в морозильниках морга.

А сейчас – двигаться! Выползти отсюда любой ценой!

Кричать, звать на помощь он пока не решался. Неизвестно, где сейчас Матвеевы. Хорошо, если уехали… Да и кричать вряд ли он сможет при такой боли в сломанных рёбрах, в передавленной Пашкиными лапами гортани. К тому же рана в голове принялась опять кровоточить, стекала струйкой по лбу. Плохо: одной действующей рукой порвать рубаху и сделать себе перевязку вряд ли получится. Но ведь у твоего предка получилось?

Опершись на левую руку, он попытался подняться, но лишь замычал от боли. Полежал ещё, стараясь припомнить географию этой проклятой могилы. Где-то тут должны быть ступени наверх, к щели между створами дверцы, к той звёздочке, что так весело к нему заглядывает. Ступени, по которым ты рёбрами и проехался, когда Пашка скинул тебя вниз.