И тот повиновался.
Меньше чем через минуту в руках у директора Барни оказался флакон с «химической чушью». Он опустел уже больше чем наполовину, и львиная доля потраченной жидкости ушла на их тренировки. В том числе и тренировки Себастьяна.
— Хотя бы это ты умеешь? — директор Барни потряс перед носом Себастьяна бутыльком. — Хотя бы это?
— Да, — второй раз за несколько минут солгал Себастьян и сразу почувствовал, что сделал это зря.
— Надеюсь. Очень на это надеюсь. А иначе…
Ему можно было не продолжать.
Флакон со стуком опустился на парту перед Себастьяном. Там же вдруг оказалась стеклянная пипетка, которой они пользовались. Директор Барни положил руку Себастьяну на плечо.
— Исправишь сейчас эту двойку — и я забуду о ней, можешь мне поверить.
И Себастьян верил, но от этого ему было не легче. Руки у него дрожали. Он сглотнул, взял флакон и открыл его. Набрал пипеткой чуть-чуть жидкости и занёс её над дневником. Он не надеялся, что ему повезёт, особенно в таком состоянии. Себастьян смотрел на дневник, словно гипнотизируя его.
А потом прожёг в нём дыру.
* * *
Так Себастьян и оказался в кабинете директора Барни. Пока тот сыпал оскорблениями и проклятиями, в голове у Себастьяна вихрем носились мысли, из которых чётче всех вырисовывалась одна: просто дотяни до утра . Он не хотел думать о том, что ему предстоит. Он сосредоточился только на этой мысли. На этой — и ещё на одной.
Ты сможешь. Ты должен. За всех нас.
Чем дольше он смотрел на директора Барни, что-то ему говорящего, тем дальше уходил страх. Уходил, уступая место злости. Да, желание жить и непомерная злость пересиливали страх. Себастьян думал о том, что Ронни, и Энди, и Тим, и все остальные точно так же стояли здесь, и никто из них не вернулся. Думал о том, как подвёл Саймона. О том, кого из всех них сделал директор Барни. И чем больше он думал, тем сильнее становилась злость, к которой медленно примешивалась ярость. И ненависть — на этот раз придающая ему сил.
Но главное — он не подведёт Ронни. Не сделает этого снова.
Ни за что.
Себастьян твёрдо решил выдержать всё. Что бы ему ни пришлось выдерживать. И пока он набирался уверенности в том, что он сможет это сделать, пока он непрестанно слышал в голове голос Ронни, придающий ему сил, директор Барни закончил свои нравоучения.
— …мои условия, — словно через вату долетело до Себастьяна. — Ты ведь слышал мои условия?
Себастьян не слышал ни слова, но кивнул. Ничего другого ему не оставалось. Какие ещё условия мог поставить директор Барни… в принципе, уже не имело значения.
— Продержишься до утра — и я тебя отпущу, — пожал плечами директор Барни. — Может, хоть это тебе удастся сделать. Хотя я очень в этом сомневаюсь, никчёмный бездарь, — едко добавил он.
— Очень зря, — так же едко ответил ему Себастьян.
— Хм. Пожалуй, надо преподать тебе пару уроков, — усмехнулся директор Барни.
А потом начался ад.
* * *
Всё его пребывание здесь вело к тому, что происходило сейчас. Все его поступки и всё его бездействие были лишь кусочками итоговой мозаики. Мозаики, в центре которой были горькие паззлы того, что произошло с Саймоном и Ронни. Горькие, но необходимые — обязательные условия успешного складывания мозаики. И мозаикой этой был сам Себастьян.
Он и не подозревал, сколько в нём скрытой силы. Даже не мог себе этого представить. И никогда бы не узнал, если бы не всё, что здесь произошло. Ронни знал. Он видел, чувствовал эту скрытую силу. Верил в неё. Он поставил на неё.
И не прогадал.
Себастьян чувствовал, что внутри него что-то меняется, что всё к этому и шло. Происходящее в кабинете директора Барни казалось нереальным. Большинство тех, кто был здесь до Себастьяна, не сдавались — боролись до последнего, но почти всегда терпели неудачу. Все они хотели жить, все они были напуганы и одновременно наполнены ненавистью — но этого было недостаточно. Их мозаики не были сложены полностью.
Жажда жить, злость, ненависть и ярость пересилили страх Себастьяна. Ронни и Саймон наполнили его жаждой отмщения — жаждой, которую необходимо было утолить, а для этого нужно было выйти из кабинета директора Барни живым.
Ронни и Саймон наполнили его силой.
Стиснув зубы, Себастьян в который раз подумал о записке и бечёвке на его руке. Ронни стал последним и главным фрагментом мозаики.
Ронни стал последней каплей.
Себастьян посмотрел на большие белые часы в кабинете директора Барни и закрыл глаза. Ад растянулся во времени.
Читать дальше