Сергей Шустов - Бах

— Каждый слушает свое и по-своему. Бывал я один раз на концерте, памяти Шаляпина, тезки моего. Люблю его голос. Но — там пели другие. Нас тогда еще с Машуней родственники затащили. Шум, топот, суета. Народ мешает друг другу. Кто кашляет, кто чихает, кто спит, кто в буфет идет… Не смог я слушать. Слушал — да не слышал. И — зарекся… А у Баха ниточка к сердцу человеческому одна. Никто не должен ее задевать неосторожно… Ей простор нужен.

Поразила меня и манера Федора Ивановича слушать Баха. Он готовился к этому моменту как к молитве. Плотно садился на стул, клал громадные заскорузлые ладони себе на колени и опускал голову вперед, на грудь. Глаза не закрывал. Или закрывал ненадолго. Словно лбом хотел боднуть кого — и глядел исподлобья вперед. Я полагал, что он устроится уютно в кресле, откинется назад, закроет глаза, как обычно делают люди, желающие насладиться мелодикой.

Когда мы вели беседу, он выключал музыку, словно показывая, что нужно делать что-то одно. Когда же звучал Бах, он не произносил ни слова. Слушал же он совершенно отрешенно. Это не была медитация. Скорее, можно было назвать эту манеру вслушиванием, чутким и максимально внимательным. Так малые дети и старые люди читают серьезную книгу. Только громадные ладони обхватывали с силой колени чуть заметным движением — и снова затаенно затихали, как две готовящиеся к осеннему отлету птицы.

После я допытывался у него:

Федор Иванович, так погружаясь в звуки, Вы стремитесь понять, что хотел сказать композитор?

Нет, я не думаю о нем. Я пытаюсь понять, что хотел бы в это время сказать сам…

…………

У Ромена Роллана есть такой литературный герой — Кола Брюньон. Неунывающий селянин, которому жизнь постоянно строила козни и готовила неприятности, но так и не добилась от него ненависти к себе. Что-то поначалу напомнило мне в Федоре Ивановиче этого героя. Но позднее я понял, что совершенно не нужно сравнивать Федора Ивановича с французским пейзанином. Сравнивать — это смотреть на мир своим взглядом. А попытайся-ка, говорил я себе, посмотреть на мир, на людей глазами Федора Ивановича. Дозволено ли тебе будет достигнуть подобного?

Мудрости учит Бах, говорили мне многие. Нет, не соглашусь я, пожалуй, и с таким суждением! Мудрости нельзя научить. Мудрость человек постигает исключительно сам.

— Баха надобно самому постичь, — сказал мне на прощание с крыльца Федор Иванович. Железная птичка, сделанная руками хозяина, прозвонила мне внутренним колокольчиком «До свидания!» над калиткой. Великая северная река текла прямо за домом, за огородами. Облака вставали столбами за далекими краями лесов. В саду гулко стукались о землю подмороженные за ночь яблоки. Осенняя паутина летела в лицо. Скоро выйдут звезды. Мудрый мир лежал вокруг нас, двух людей, прощающихся на крыльце…

Ниточки к ныне живущим людям идут от Баха. Через все времена и пространства.

Любитель любит. Профессионал раскапывает ошибки и отмечает неточности. Он любит тоже, но в его любви незыблем принцип: «умей рассудку страсти подчинять!». Любитель за свою любовь идет на бой, не в силах ни слова толком сказать в защиту своей любви, но весь кипя страстями. «Да он!…, Да я!…., Да Вы не знаете!,….Да это — гений, а все, им созданное — фантастика!», — вопиет он, размахивая цветными флагами своих чувств. Профессионал строг, сух, спокоен, рассудителен. Его любовь не терпит суеты. Зато любит доводы, аргументы и документы.

Любитель воспринимает произведение целиком. Он заглатывает его как удав кролика. Профессионал заострен на мелочи, как крестовая отвертка на головку шурупа. Он смакует музыку по тактам, актам и ферматам, по самым мельчайшим кусочкам. Он раскрывает тугие створки устрицы — и кончиком вилки пробует….нет, сначала он даже просто принюхивается: а стоит ли пробовать вообще?! Порой достаточно одной ноты — чтобы профессионал вскричал от боли, заурчал от дискомфорта или застонал от наслаждения. Любителю это не дано. Только целиком прослушанный опус позволяет ему раскрыть рот для того, чтобы вынести свое суждение о звуках. Профессионал может говорить о произведении еще задолго до того момента, как впервые его прослушал. Любителю подвластно только послевкусие.

Только профессионал может начать внимать симфонии, опере или концерту с финала. Или хотя бы со второй части. Так как он заранее знает (и это его профессиональное знание!), что вторая часть — либо Анданте, либо Адажио. Любитель благоговейно не пропустит ни такта — и только с начала, только слева направо. Он держит в голове название опуса и музыкально-культурологическое направление, к которому отнес автора профессионал. Он может примкнуть к мнению профессионала (если знает таковое), либо будет выбирать из нескольких мнений об одном и том же произведении или авторе одно. Которое ему понятно. Если написать то же мнение другими словами, например, расцветив его музыковедческими терминами, то любитель обидится. Свое сердце он услышит не сразу. Не с первой попытки, по крайней мере.