Сергей Шустов - Бах

Они ничего не взяли с собой в лодку. Это был первый пробный выезд («выплыв» — как говорила, улыбаясь, она) в дачном сезоне. Хотя мать, добрейшая Екатерина Васильевна, уже успела испечь каких-то очередных необыкновенных пирожков и все совала им в руки; возьмите, там вы точно захотите кушать, от воды холод, вы замерзнете, надо бы термос, пирожки еще горячие, и все в таком духе.

Мам, — тихо сказал он, — мы быстро. Мы только лодку испробуем!

Милая Екатерина Васильевна, я даже с собой психологию в лодку не беру; ни единого учебничка, — Оля опять улыбалась, и вновь от этой улыбки мир показался ему еще более развернувшимся, расширившимся.

Они тяжелые и лодку перевернут, — убежденно и твердо сказал он. Мать засмеялась и махнула рукой: езжайте уже, надоели, но только — не долго, и осторожнее там, на середине!

Я буду спасать его, если что, — вновь улыбнулась она.

Он прихватил с собой только портативный приемничек. На середине озера ветра было особенно много. Но он гулял где-то выше их и не сильно терзал воду. Озеро было огромным. Он только сейчас понял это: и дальний пологий берег казался полоской облаков, оторванных ветром от воды. Ольга рассказывала всякую «девчоночью» чепуху: кто из подружек чего купил, как они посещали ночной дансинг в прошлую субботу, но — вскользь, в основном ее занимала предстоящая летом поездка («полетка» — как, улыбаясь, говорила она) в Германию. Всей группой. По студенческому обмену. Это классно, — говорил он ей, а сам практически не слышал своих куцых реплик. Он только смотрел на ее лицо, раздуваемые ветром и сверкающие на солнце волосы, и все глубже понимал, осознавал свое бедственное положение…

Лодка все-таки чуть протекала. Пластиковой банкой он черпал воду, а Ольга училась тем временем грести, издавая уключинами какие-то зубодробительные звуки. Весла поднимали тучи брызг, лодка кружилась на месте, и воды на дне не убывало.

Приемник включи, будем глушить визг металла, — засмеялась она. И он, бросив бесполезное занятие («водочерпий» — поддразнивала она его, у нее была какая-то страсть на выдумывание новых слов!), стал ловить музыку.

И сразу громко и решительно вторглась скрипка.

Ой, оставь, пожалуйста, что-то красивое!, — Оля перестала грести, стало тихо, ветер улетел куда-то к берегу. Они сидели посередине озера в неподвижной лодке. Солнце играло на воде. Чайки садились на волну и вновь взлетали. Недавно прилетели, — подумал он вдруг, — где их зимой носило?

А скрипке уже отвечала другая. Они соревновались между собой, но не в соперничестве, а в искренности и ясности. Приемник брал поразительно чисто, без помех. Может — от большой воды?, — подумал он.

Музыка была удивительной. Она становилась постепенно огромной и принимала формы озера, вмещалась в его берега, заполняла небо над лодкой. Казалось, они видят даже ее отражение в воде. Но это были, похоже, облака. Ольга молчала, слушая напряженно соревнование скрипок, а он смотрел на милое, любимое лицо и видел, как трепетно бьется, словно в такт скрипкам, трогательная голубая жилка у ее виска.

Он не слышал раньше такой музыки. Она, эта музыка, словно ждала того, чтобы оказаться сейчас с ним, с его любимой девушкой на середине огромного озера, в весенней лодке, наполненной бликами солнца. Она словно ждала, чтобы помочь ему сказать, улыбнуться, придвинуться, обнять. Эта музыка покачивала их на волне, гнала над ними облака, управляла ветром; и все для того, чтобы показать свою полную и безусловную причастность к ним, к его мучительной и сладкой боли, к недосказанности и неопределенности, к его молчанию и ее смеху, к ее улыбке и голубой жилке у виска, к их случайному соприкосновению руками, к ее русалочьей юности.

Две скрипки пели «то вместе, то поврозь» над озером, а они молчали. Оркестр помогал скрипкам, поддерживал их соревнование, сначала незаметно, затем все более и более вторгаясь в их светлые и искренние мелодии; и в середине концерта, как на середине озера, их настигла глубина: музыка окрепла, сделалась энергичной, наполнила себя до краев и заплеснула на дальние берега, достала до чаек и облаков, она добавила света солнцу. И он ослеп.

Открой глаза, — тихо сказала она. — Почему ты их закрыл?

Меня ослепило, — также тихо ответил он. — Можно я тебя поцелую?

Да, — сказала она. И придвинулась. — Я тоже хочу тебя поцеловать.

Никогда он не думал, что простые слова можно так просто говорить. Взять — и сказать. И не будет никакой неловкости. Скрипки пели теперь только вместе, они закончили соревноваться. Музыка еще бурлила, ею было наполнено все озеро. И небо над ними. Они сидели в лодке как в звучащем коконе.