Захария Станку - Как я любил тебя

Чего она боялась, то и случилось. А ведь как надеялась: вдруг обойдется? Потеряет Стэнике голову и ничего не заметит. Нет, такие головы не теряют. А вот она тогда на берегу реки при лунном свете, она потеряла голову. И какой же она была счастливой! Будто взял ее кто и поднял, высоко-высоко, к самому небу, и покачивал тихо-тихо… А потом вдруг отпустил, и полетела она. И умирала, кажется, сладкой смертью. Да не умерла. Жалко ей себя? Нет. Не жалко. Она любила. Она узнала любовь. Дорогой ценой за все заплатила. А теперь… Будто… Будто все село очнулось и спросонок спрашивает: что, что стряслось? Теперь все кривые, горбатые, уродливые станут указывать на нее пальцем и смеяться. А что им еще остается — только над другими насмешки строить. И чего они только не наплетут. А переменить — ничего не переменишь. Что было, то было…

Жених входит в горницу. Расталкивает всех баб. Отстраняет рукою мать.

— Готова? — спрашивает он.

— Готова, — отвечает Маричика.

Стэнике хватает ее за шиворот, бросает на пол. Она даже чулок не натянула, не надела постолы. Пинками он вытолкал ее во двор, на снег. Еще разок наподдал ногой, ткнул кулаком в бок и швырнул на борону.

— Погоняй волов, брат, погоняй!

Жених идет перед волами. Следом шагает нене Пашол, не выпуская из рук фляжку с вином. На заснеженной улице остается глубокая неровная борозда. На бороне белым комочком невеста.

— Гремите на все село, дьяволы! — кричит музыкантам Стэнике.

Тяжело, медленно продвигаются вперед волы, хоть и охаживает их без устали нене Михалаке кнутовищем. Снег глубокий, сугробы высокие. Густыми хлопьями плавно падает с неба снег. Фонари во тьме мигают, будто желтые диковинные глаза.

Лысый дед Бурдуля блаженствует, затесался в толпу девчонок. Щекочет их, щиплет, треплет за щеки и подбородки. Разъяренным быком ревет волынка. Жалобно всхлипывает кларнет. Мундштук примерзает к губам. Все одиннадцать свистулек ная забиты мерзлой слюной. Простуженно хрипит кобза. Хрипло и задорно выкрикивает рябой кобзарь:

В хатах, в хатенках чуют люди: творится что-то на улице, да не видят, что. Все снегом засыпало. Завалило снегом. Сугробы намело до самых крыш. А где вьюга свободно гуляет — и выше крыш. Каждый день приходится со снегом воевать, а иначе и до колодца не доберешься. Из дома в дом не пройдешь. Прокопали люди лопатами узкие проходы. Расчищают, что ни день, переезд на окраине села, где железная дорога проходит. Ни в одном окошке не видно света. Тьма окутала наше село Омиду, всю долину Кэлмэцуя, окутала весь мир, лишь деревья протягивают к небу черные сучья.

При слабом желтом свете фонарей я высматриваю моих приятелей. Гэрган говорит мне, что Трэкэлие, Тутан и Туртурике ушли домой. Всех троих в сон потянуло.

— Выпили, что ли?

— Выпили ракии. И немало.

Мы с Кривым Веве пробираемся через сугробы и натыкаемся на моего брата Иона. В руках он держит бутылку с вином.

— Неужто и отец тут? Ни в жизнь ему не прощу! — кричу я.

— Нет, Дарие, отец с матерью и сестрами давно домой ушли. А ты-то не прозяб?

— Маленько озяб.

Брат протягивает мне бутылку:

— На, хлебни.

Я делаю глоток. Один, другой, третий…

И Кривой Веве отпивает три глотка.

— Спасибо.

— Это мне Нета бутылку сунула, чтобы помалкивал, не проболтался, что она в соломе с Авендрей барахталась.

— Купила, значит, тебя?

— Почему купила? Я вам сказал, вы другим скажете…

Тьма скрывает нас с Веве от брата, от Гэргана. Снег глубокий, мягкий, мы то и дело по пояс в сугробы проваливаемся. От вина и лазанья по сугробам нас кидает в жар. Миновали корчму Томы Окы и почту, где начальником мой двоюродный брат Никулае Димозел. Тащимся мимо примарии. Мимо школы. Сторожей перебудили. Им бы уж как хотелось бы пойти со всеми вместе, да приходится на месте сидеть, караулить примарию, бумаги, телефон, столы…

— Хи-хи-хи…

— Ха-ха-ха…

— Знал бы батюшка Томице, не завалился бы спать…

— Как не завалиться, когда я его из корчмы еле-еле в хату отволок.

Кроме моих отца с матерью, да еще Звыки-коротышки, все гости до единого и все до единого парни, что толклись в сенях у Стэнике, идут следом за бороной. Всем любопытно поглядеть, что будет с Маричикой. Чем обернется ее позор. Не каждый же день — да что там говорить, не каждый год такое случается. У нас в Омиде есть охотники поглядеть да полюбоваться, как встретятся и начнут собачиться косой Стэнике и богатей Ветуй с хутора Виорика, что на холме.