Захария Станку - Как я любил тебя

— Не! Во двор не пойду. Там зябко, говори тут, не стесняйся.

— Я бы взял тебя, Мэноайка, на руки и унес в лес.

— А в лес-то зачем?

— Ох, что ты понимаешь? Ничего вы не понимаете! Соплюшки! В лесу любовь слаже. Деревья шелестят. Трава мягонькая… Вот расскажу я вам один случай…

— Всамделишный?

— А то как же? Я только такие и знаю. Так вот. Был я парень — кровь с молоком, дал мне господь бог и усы, и кудри. Да! Так вот… Пошел я раз в Руши-де-Веде козу на базаре купить. Иду, в руках палка, и ничего больше. Иду лесом. И вдруг навстречу мне — кто бы вы думали, а?

— Не иначе как волк.

— Скажете тоже, волк. Идет мне навстречу баба. Ну точь-в-точь как Маричика, конопатенькая. Она мужу обед в поле носила. И шла себе домой. Из Мэригоалы она. Думаете, стал я к ней приставать? Думаете, стал время терять, всякие слова говорить? Ни в жисть. Только глянули мы друг на дружку, и все.

— Тем и кончилось?

— Ах, Мэноайка, Мэноайка… Совсем ты еще несмышленая… Пошли мы рядышком. А потом… три дня пропадали в лесу у Адынкаты… только двое — я да она. Одной земляникой питались. А как расстались, оглянулся я — она молчит, я запел:

Иоаной ее звали. Иоаной и теперь зовут, коли жива. Думаю, что жива она. Была она тоненькая, как тростинка, и ласковая, как пена. А горяча — ну будто адское пламя…

Бабы, собираясь кучками по углам, шушукаются. Прыскают со смеху. Строят всякие догадки — кто да когда.

— Хотела, чтоб все шито-крыто, да шила в мешке не утаишь.

— А еще из пистолей палили!

— Такую свадьбу редко увидишь.

Мне грустно. Невмоготу видеть то, что делается в хате и в сенях. Невмоготу слышать то, о чем без утайки говорится во всеуслышанье, о чем по углам шушукаются. Хочется убежать домой, укрыться с головой одеялом и заснуть навсегда. Кривой Веве будто чувствует, как скверно у меня на душе.

— Хочешь, пойдем домой, Дарие?

— Хорошо бы уйти отсюда, с меня хватит, я сыт по горло.

Мой дружок весело подмигивает единственным глазом и говорит:

— Я знаю, чего ты разнюнился. Знаю, что не по тебе.

— Ничего ты не знаешь.

— Знаю. Ты хотел, чтоб гости заступились за Маричику.

— Ну хотел! Хотел! И что с того? Ведь не заступились?

— Я сто раз тебе говорил: дурак ты, Дарие, каких свет не видел. И еще скажу: дурак ты был, дураком и помрешь. Пойми, все чужой беде только радуются!

— Не хочу я этого понимать!

Веве наговорил еще с три короба, да я не слушал. Все гости высыпали во двор. Достали откуда-то и зажгли фонари. А сыновья вдовы Петры впрягли волов в борону. Несколько парней, что крепче других подвыпили, кинулись в хату и орут во всю глотку у двери в комнату молодых:

— Невесту! Невесту давай!

— Давай невесту! На борону посадим!

Во дворе на снегу чернеет борона: охапка сучковатых колючих веток промежду двух слег.

Бывало, мой брат Ион брал меня с собой поле боронить. Брат погонял да понукал волов, а я шел рядом. Иной раз борона только скользит по пахоте, встретится на пути комок земли побольше да так цел-целехонек и останется. Тогда брат скажет:

— Больно легка борона. А ну-ка, Дарие, залезай-ка на нее!

Я на ходу вскочу на борону, усядусь посередке. Волы натужатся, пыхтят, еле тащат борону, зато слипшихся, закаменевших на солнце комков земли позади не остается. Сучки, колючки цепляют за бока. Конечно, больнее всего доставалось тому месту, на котором сидишь. Колючки расцарапывали кожу до крови, но я терпел. Терпел и думал, что для того я и родился на божий свет, чтобы терпеть и терпеть…

— Ведите невесту!

— Тащи ее скорей, тащи и сажай на борону!

На крыльцо всходит нене Стэнике. Островерхая его шапка вся в снегу. И кожух, что он второпях накинул на плечи, тоже в снегу.

— А ну раздайся в стороны! — командует он парням, сбившимся в кучу. — А ну раздайся! И чтоб ни-ни, хоть пальцем коснуться до моей невесты! Сам выволоку ее из хаты! Сам посажу голой задницей на борону! Меня она опозорила!

Усы у жениха подергиваются, будто тянет-потянет их кто за ниточку, а оловянные глаза запали и тускло смотрят из глубоких глазниц. Парни расступаются.

Возле скрючившейся в три погибели Маричики Тулпиница Бобок и все остальные бабы. Свекровь набросила ей на голову шаль, на плечи шубейку и теперь подталкивает, чтоб вставала. Маричика закрывает ладонями почерневшее, все в синяках лицо. Вздыхает. Глубоко вздыхает.