Ричард Фланаган - Первое лицо

Экземпляр вернулся в коробку. Бо смотрела мульт-фильмы. Близнецы ревели. Сьюзи, которая только что закончила их кормить, совершенно вымоталась. Я их перепеленал, отнес в машину и закрепил детские переноски рядом с коробкой сигнальных экземпляров, а затем поехал на вершину Макробиз – Галли, откуда и выбросил коробку в море. Снизу взметнулась стая чаек, как растревоженный пепел потухшего костра.

Когда мы приехали домой, близнецы уже спали. Я занес их домой и усадил перед дровяной печью, в которой погас огонь. Сьюзи повела Бо гулять в парк.

Близилась весна. Я еще не знал, что никогда не стану писателем. С писательством было покончено, а что пришло ему на смену – непонятно.

От силы через час должны были проснуться близнецы. Чтобы разжечь огонь в печи, я принес растопку, но она отсырела и не разгоралась. Наведя порядок в кухне, я вернулся в гостиную, сел перед холодной печкой и стал смотреть на близнецов. Смотрел, смотрел – и ужасался грядущей боли, которая поджидала нас всех.

Гонорар, полученный за мемуары Хайдля, позволил нам прожить полгода в режиме строгой экономии; таким способом я купил себе время для работы над романом. Мне хотелось верить, что теперь я сам буду творцом собственной жизни. Но я ошибался. Создавалось впечатление, будто Хайдль даже из могилы неустанно направляет мое перо, чтобы получилась история, которую можно бегло просмотреть от начала до конца и спокойно выбросить.

Когда у соседей-наркоманов разгорелся очередной скандал, я вставил в уши затычки и призвал на помощь самообладание, которое выработал за полтора месяца трудов над мемуарами Хайдля. Фраза за фразой стали заполняться страницы, и вскоре роман приобрел более или менее завершенный вид. Но слова, составившие мой роман, были пусты: они ничего в себе не несли, ничего не значили и оставались ничем. Рукопись я заканчивал в подавленном настроении. Все запланированное было сделано, но не принесло мне ни малейшего удовлетворения.

Я распечатал на принтере шесть экземпляров, перевязал каждый найденным дома зеленым шнуром и затянул его не бантиком, а сложным, перенятым мной у отца, занимавшегося промыслом лангустов, бочкообразным узлом, известным лишь немногим. Один экземпляр представил на национальный конкурс неопубликованных романов, а другие отправил издателям. Первым в моем списке значился Джин Пейли.

Через три месяца были объявлены результаты первого тура конкурса на лучший неопубликованный роман. Своего имени я в списках не нашел. И все же не терял надежды, но вот на что конкретно – это было все менее и менее понятно. Еще через несколько месяцев, не получив ни одного ответа и сделав три безуспешных звонка Джину Пейли, я удостоился коротенькой записки от младшего редактора из «Транспас» с благодарностью за присланную рукопись. Эта девушка сообщила, что мое произведение не вписывается в планы издательства, и пожелала мне всяческих успехов. Тогда я написал Джину Пейли. Как ни удивительно, от него пришел ответ. К несколько высокомерным вариациям на темы стандартных издательских отписок того времени («при всем нашем восхищении Вашим произведением мы, по всей видимости, не сумеем найти возможность такой публикации, которая оказалась бы коммерчески приемлемой для Вас как автора и для вверенного нам издательства»), Джин Пейли добавил более вразумительную фразу: «Данный роман не вписывается ни в одну из признанных традиций австралийской литературы». Письмо было выдержано в доброжелательном тоне, отчего я, как ни странно, совсем пал духом.

Примерно через месяц мне доставили небольшой пакет, надписанный моей собственной рукой. Только распечатав его, я понял, что получил отвергнутую рукопись, которую отправлял на конкурс: в ту пору от конкурсантов требовали прислать конверт с почтовой маркой и адресом. Я выложил на стол жалкую стопку листов. И лишь тогда заметил, что она перевязана все тем же зеленым шнуром.

Осторожно повертев эту стопку, как неразорвавшийся снаряд, я с подозрением рассмотрел ее под разными углами и не поверил своим глазам.

Мой палец скользнул по шнуру до бочкообразного узла – того самого, которым были стянуты листы перед отправкой. Я сжал этот узел большим и указательным пальцами.

До меня не сразу дошел очевидный смысл произошедшего.

А потом снаряд взорвался, превратив мой мир в облачко пыли. Этот узел даже не развязывали. Мой роман никто не читал. И никто никогда не прочтет.