Дойна Галич-Барр - Колокола и ветер

Как замужнюю женщину известие о первой измене, еще недавно меня, перемолотую отчаянием, поглотил этот омут и бросил на дно. Впрочем, все было скрыто от глаз посторонних, известно только мне. Но вот я соприкоснулась с теплом и добросердечием монахинь. Два противоположных мира, подумала я, существуют на земле. Один обещает самонадеянное наслаждение всем земным, душевные бури, эротику обыденной жизни. Другой – богобоязненным смиренномудрием, терпением и скромностью отрицает необлагороженные страсти плоти и в поисках прекрасного обращает взгляд лишь к Богу, к вечной любви Творца. Нигде противостояние двух миров не ощущается так, как в этом городе.

Сегодняшняя поездка объяснила мне, почему Ненад вдруг бросил врачебную практику, вернулся на родину, на любимый Дунай, и стал жить на баркасе в устье Савы. Качаясь на волнах, он созерцал ежедневное рождение зари и ускоренный трепет птичьих крыльев перед заходом солнца. Это его успокаивало. Иногда ему, отравленному алкоголем, мерещилось, что я рядом с ним. Он с нетерпением ждал полнолуния: лишь тогда, словно под гипнозом, он ощущал мое присутствие. Видел испуганные темные глаза, белизну лица, гладил мои светлые волосы. Только при полной луне видение было реальным. Удивительно, но это возвращало ему сон.

Потом начались кошмары, о которых он не хотел говорить. Он стал поститься. Ушел в себя и, как помешанный, беседовал только с рекой. Природа была для него единственным подлинным миром, оазисом. Он воспринимал ее как сюрреальную галактику, прибежище в разбросанном архипелаге, где никто не мог его найти. До тех пор, пока ему не стало тесно под солнечным диском со всеми его закатами и восходами. Он задыхался, не хватало воздуха, по крайней мере так ему казалось. Так продолжалось, пока он не начал искать исцеления в сербских монастырях. Здесь наконец он понял, что успокоение – и смысл жизни, которого он искал, – может дать лишь приверженность Христу, возвращение к православию предков. Безбожие вело в пропасть гедонизма, к мнимой близости без любви, к оргиям, после которых он ненавидел себя еще больше. В борьбе внутреннего ада и гармонии, познанной в монастырях, он выстоял, избрав аскетическую жизнь монаха. Прошлое исчезало в молитвах, сквозь тени тьмы проник вечный свет.

Ненад сумел вырваться из западни похитителя душ, и вот, впервые став свободным, он услышал в себе голос Христа.

Не знаю, почему мне захотелось побывать в этом известном сербском ресторане, где собирались старые политические беженцы, патриоты, чтоб не забыть свой родной край. На родину они поехать не могли, как будто были ее изгоями, а не живой ветвью. Вот и приходили сюда послушать музыку, поговорить по-сербски о былом, хоть на несколько часов ощутить близость отчизны. Кто не пережил изгнания, тому не понять значения таких собраний одиноких людей после тяжелого рабочего дня. Большинство эмигрантов из поколения солдат королевской армии умирали, так и не увидев родины, не услышав ни единого слова утешения или благодарности за жертву, принесенную ими во имя любви.

Старый гимн Королевства Югославия и знамя – то же, что покрыло когда-то гроб короля, – были последней почестью исторической памяти о временах, промчавшихся как вихрь. Коммунизм разрушил не только легитимную систему, но и обыденную жизнь людей, создав целый архипелаг насильственно изгнанных и униженных.

Я из второго поколения сербов, родившихся в Америке, но и я люблю отечество, чувствую ностальгию и хочу вернуться на родину предков. Во сне слышу сербскую речь, говорю на родном языке. Как вечная лампочка, первородный язык согревает мою душу, оплодотворяет сердце добротой, мечту – способностью творить, слух – магнетическим гулом монастырских колоколов, глаза – ветром, уносящим в поля и леса, к звездам. Здесь, только здесь, даже когда я трепещу во тьме и страхе, душа моя поднимается к небу, а небо защищает нас Божьей любовью, которая принадлежит всем и обнимает все мироздание. Небо повсюду одно, но не везде его одинаково видно, шепчут вынужденные кочевники.

Меня влекут монастыри – священный мост нашей истории и православия. На этом метафизическом, нематериальном, незримом мосту рождены мой интерес и любовь к молитвам, живописи и кириллическим буквам, что обязаны именем одному из святителей. Мне, покоренной их любовью, было не трудно во имя любви принять второй мир как первый. Под небесным сводом мы не пришельцы, а странники, устремленные к сути. Поэтому путешествия благословенны, даже когда обретаешь новую родину, а изгнания – прокляты. Духовная почва моих предков, которую они чтили, это и моя почва, на ней росла моя связь с верой с самых ранних дней, я помню. И знаю: когда меня больше не будет, где бы ни рассеялся мой земной прах, я пребуду с верой моих предков.