Дойна Галич-Барр - Колокола и ветер

Очевидно, я недостаточно знала его как человека. Его кажущаяся элементарность, хаотичность эмоционального отношения к миру и перенятая от американцев прямолинейность заслоняли скрытую тонкость души. Он знал меня лучше.

Может быть, его преображение началось, когда он смотрел на мои работы по телевидению и в музеях? Вскоре по приезде в Америку он приобрел известность как отзывчивый, отличный врач, в последующие годы подтвердил свою репутацию как хороший сын, отец и дед, большой патриот. Он помогал своему народу и был несчастлив на чужбине. В его письмах я открыла вытесненную тоску – как у его отца, капитана королевской армии, который выстоял в борьбе с нацистами, но не сумел победить ностальгию. Они любили Косово, свой маленький город, дом над рекой, вековые дубы – свидетельство надежности родной почвы. О виноградниках Метохии мечтали, как о райском саде.

В родном краю, мальчишкой, он играл на церковном дворе, с малолетства впитывал чарующий свет монастырских фресок. Эту красоту он принес в своих глазах и в Америку. Потому и случился в нем духовный прорыв, когда он увидел мои картины и мозаики. Они напомнили ему о днях детства, проведенных рядом с набожной матерью: вместе с ней он регулярно ходил на богослужения, в которых не участвовал, но с восхищением разглядывал лики святых, краски икон и фресок. Его не смущало, что часто он голоден и бос; он был счастлив с друзьями, среди природы, которая неизменно напоминала, каков был бы рай, если бы он веровал в него. Иногда он и сам ходил в монастыри – смотреть, как живут фрески: их жизнь разворачивалась перед ним последовательно, как эпизоды в фильме ,– так объяснял он мне в Америке. Однажды, усталый, он даже заснул в монастыре. Мать не могла понять, почему он отказывался креститься, поститься и причащаться и при этом как загипнотизированный, когда только мог, ходил по монастырям.

Я вскрыла не только последнее из стопки писем, пришедших из Белграда, пока меня не было в Америке. На каждой странице, дорогие Дельта и Марго, я видела, как в человеке укрепляется совесть и понимание того, что некое новое сознание повелевает ему быть с Христом, в вечной любви к Богу, которого он еще несколько лет назад высмеивал.

Он искал меня по монастырям, узнав, что я взялась расписать несколько иконостасов и стены одной часовни. Начал посещать и мужские обители. Именно здесь, в уединенных святынях и скитах, вдали от города, приятелей, от богемной жизни, в которой он топил нараставшее недовольство собой , – он нашел то, чего искал всегда, но до сих пор не знал, где отыщет.

– Наконец-то я, Изабелла, обрел гармонию тела и души. Желаю тебе всего доброго от Небесного Дарителя , – такими словами он заканчивал свои письма.

Я вздрогнула. Это были слезы радости, что Ненад обрел успокоение и свою миссию в жизни, тогда как я все еще мечтаю о земном женском счастье. Знаю, я еще не готова посвятить себя Богу как монахиня, хотя идея мне очень близка и я часто думаю об этом. Все мои мечты – о ребенке в утробе, я ношу в себе земной грех Адама и Евы, не готова его отбросить. Это заметно и в моем восхищении Богородицей как матерью, и в портретах детей, которых я пишу все больше. Во мне, в каждой клеточке , – Бог, как во всем, что нас окружает. Он понимает и принимает мои желания, ибо до сих пор ни единым знаком, пока я пишу, и даже во сне, не дал мне понять, что я должна стать монахиней. Бог решает все, в том числе и то, кто кем станет в жизни.

Когда в Чикаго выпал первый снег, я полетела в Лос-Анджелес. В этом городе масса талантливых людей бредит славой и удачей, карьерой в кино, но это и город разочарований для многих – тех, кто, гонясь за суетной жизнью, безуспешно плывет за «Оскаром» по карнавальной голливудской реке. Упование на удачу – их единственная молитва. Этот город элегантно одетых, красивых, но бездушных существ больше меня не привлекал. Лишь немногие, самые одаренные люди помогали здесь тем, кто в беде. Я удивлялась им, сумевшим не опуститься душой.

В раннем детстве во время рождественских праздников и Богоявления я ждала, что ангелы явятся мне в белизне и свете, воплощенном в веселых снежинках. В ту пору зима казалась волшебством, и мнилось, что возможно все. Я каталась на лыжах, а снежинки нежно меня целовали. Я думала: когда же в небе грянет ангельская песнь и можно будет увидеть ангелов? Когда они предстанут наяву, а не во сне? Эти мысли вносили в повседневную жизнь молитвенный покой, мечта окрыляла их любовью. Сердце чуть не лопалось от счастья в ожидании, что ангелы вот-вот явятся и произойдет что-то неведомое и прекрасное.