Хилари Мантел - Перемена климата

— То есть ты готов верить всему, что взбредет тебе в голову? Например, что луна состоит из зеленого сыра? Неужто ты не в силах отличить истину от лжи?

— Не знаю, — тихо признался Ральф. — Помню, мы ходили на службы, и нам говорили, что истина — в словах Господа, что ее не найти просто так, сколько бы ни искал. Во всяком случае, так я запомнил. Ну да ладно, папа. Как бы то ни было, я не готов сидеть и ждать до конца жизни. Если природа наделила меня даром мышления, надо им воспользоваться и отыскать ту истину, до которой я смогу докопаться.

— Ты убиваешь меня, Ральф, — сказал отец. — Твои гордыня и самомнение убивают меня.

Ральф опасался, что отец, уподобясь библейскому пророку, может спросить: «Что способна поведать тебе геология о Камне веков» [9] Имеется в виду скала из гряды Беррингтон-Кум в северном Сомерсете, вдохновившая преподобного О. Топлейди на сочинение одноименного христианского гимна (1763). ? По счастью, отец не задал этого вопроса, однако Ральф оказался жертвой безумной отцовской ярости, приступ которой его изрядно напугал и заставил сожалеть о том, что он вообще завел этот разговор.

Мать отвела Ральфа в сторонку.

— Ты огорчаешь своего отца, — укорила она. — Я никогда прежде не видела его таким расстроенным. А ведь он делал для тебя все, что мог, и будет делать впредь. Если ты станешь настаивать на своем выборе, мне будет стыдно встречаться с нашими друзьями. Они все скажут, что мы не сумели правильно тебя воспитать.

— Послушай, мама, я лишь хочу поступить в университет. Хочу изучать геологию, только и всего. Я вовсе не собирался никого расстраивать. Что-что, а это последнее, о чем я думал.

— Я знаю, что ты стремишься к высотам. — Доркас сокрушенно вздохнула; такие вздохи удаются лишь матерям. — Но твои способности, Ральф, даны тебе не для твоего тщеславия. Оны даны тебе на благо нашей христианской общины.

— Понятно. Как скажешь. На благо так на благо.

— Ты не слушаешь меня, — упрекнула она.

Он не поверил собственным ушам, и изумление стремительно переросло в гнев. Его еще и обвиняют?!

— Я? Я не слушаю?

— Ты призывал своего отца к рассудительности, — ответила Доркас. — Тебе предстоит узнать, что рассудок иногда пасует.

— Хватит, мама! — воскликнул Ральф. — Оставь меня в покое!

Мать ушла. Ее губы были поджаты, словно она отведала кислых слив. Был бы тут дядюшка Джеймс, думал Ральф, все вышло бы иначе. Ему хотелось плакать, как ребенку, от тоски по дядюшке, о котором он так мало знал. Джеймс поговорил бы с его родителями, высмеял бы их предрассудки и чрезмерную осторожность, суеверия и упрямство, убедил бы их, что на дворе давно двадцатый век. Из писем дядюшки Ральф знал, что Джеймс ничуть не похож на его родителей, он образован, мыслит широко и умеет сочувствовать. Ральф понимал, что проигрывает, теряет почву под ногами. Все, во что он верил и во что хотел верить — порядок, прогресс, эволюция, — оказалось изничтожено суровым взглядом отца и поджатыми губами матери.

Почему он не позвал домой школьного учителя, который всегда его ободрял? Почему не обратился к директору школы, который не раз хвалил Ральфа за ум, прилежание и сообразительность? Почему не привел какого-нибудь другого взрослого, который бы за него заступился? Хотя бы выступил судьей в споре и заставил отца следовать правилам?

Да потому, что он стыдился глупости своего отца, стыдился самого предмета спора. Потому, что в семейных ссорах никто не обращается за подмогой во внешний мир; эти споры и ссоры — дело частное, интимное, постороннему в них не разобраться. И потому, что разумные решения всегда приходят в голову слишком поздно.

— Ральф, — сказал отец, — выслушай меня внимательно. Ты еще мальчишка. О, я знаю, что тебе неприятно это слышать. Ты мнишь себя взрослым и умным. Но однажды ты поблагодаришь меня за науку, Ральфи, уж поверь.

Ральф ощущал себя угодившим в ловушку вековечного спора. Есть слова и доводы, которые сыновья обращают к отцам; есть слова и доводы, которые отцы обращают к сыновьям. Понимание этого ничуть не помогало, как и осознание того, что отец ведет себя так, словно старается притвориться викторианским патриархом рода. Семья Ральфа всегда была ужасно, ущербно старомодной, но до сих пор он и не подозревал, до какой степени она погрязла в прошлом. Но с какой стати он должен стать таким же, пускай все друзья его родителей ничуть не отличаются от них, и пускай он с малолетства был при них? Они ходят в церковь, не слишком любят читать, боятся путешествовать; это люди, из принципа приверженные своим мелким воззрениям и остающиеся дома. В первый раз в своей жизни Ральф увидел своих родителей и их окружение такими, какими, вероятно, видел этих людей мир вокруг, а именно — восточноанглийскими окаменелостями.