Хилари Мантел - Перемена климата

— Значит, ты приняла решение?

— Первое самостоятельное решение в моей жизни.

Ральф отвернулся.

— Я бы хотел, чтобы ты переоделась во что-нибудь свое.

— Я ничего не взяла.

— Почему ты приехала сюда?

— Джинни — моя подруга.

— Она тебя погубит.

— Почему? Потому что налила выпить и поделилась платьем?

— Какой-то детский разговор получается.

— Угу. А ты, несомненно, ведешь себя как взрослый, здравомыслящий мужчина.

— Не смей — слышишь, не смей — думать, что это какая-то ерунда!

— Правда? Ах да, понимаю. Твои эмоции затронуты, верно? Твои драгоценные, ненаглядные эмоции. — Лихорадочная активность оставила Анну; теперь она говорила ровным, безжизненным тоном. — Разреши тебя поздравить. Ты нашел любовь всей своей жизни, не так ли? Езжай к ней. Поторопись.

— Я не хочу уезжать. Хочу, чтобы ты меня простила, если сможешь. Поэтому я и приехал сюда, но ты не желаешь меня слушать.

Она покачала головой:

— Джинни уже излагала мне эти, как она выражается, женские возможности. Выбор женщины средних лет, муж которой польстился на более молодую. Но я не уверена, что мне стоит всерьез обдумывать эти возможности, стоит сидеть дома, ждать и надеяться. Я поступала так раньше, и мне это надоело.

Ральф вскочил со стула. Ему хотелось кинуться к ее ногам, но он попросту не смел.

— Я не прошу тебя ждать или надеяться. Ни в коем случае. Просто поговори со мной, давай все обсудим. Я хочу рассказать о своих чувствах…

— С чего ты решил, что мне это будет интересно?

— Но ведь так всегда было. Люди в браке разговаривают о чувствах.

— Ну да. В браке. Ключевое слово тут «брак».

— Послушай, Анна, — сказал Ральф. — Мы ничего не добьемся, если ты и дальше будешь подкалывать меня и придираться к моим словам. Я хотел рассказать тебе, что именно произошло. Хотел быть честным с тобою. Ты не можешь простить меня прямо сейчас, понимаю, но хотелось бы уйти с надеждой, что когда-нибудь ты все-таки меня простишь.

— Я не слишком хорошо умею прощать. — Анна устремила взгляд на свои ногти. — Разве ты этого не знаешь? Не имеет значения, сейчас или потом. Я не смогу этого сделать. Сколько бы ни минуло лет. Я знаю это наверняка, Ральф. Меня и раньше предавали.

— Выходит, все бесполезно. — Ральф вздохнул. — Раз уж тебе так хочется тянуть в настоящее то, что случилось с нами двадцать лет назад.

— Всю свою жизнь я помнила о том, что случилось. — Она подняла голову. — Знаю, ты сумел оставить прошлое позади. Сумел убедить себя, что ненависть бессмысленна, ведь мы же разумные люди. Тебя не смущало, что ту историю никак нельзя причислить к разумным. Она была какой угодной — варварской, жестокой, мерзкой, но только не разумной.

Анна вновь стиснула пальцы у горла. Фелисию повесили.

— Не тебя одну предали, — сказал Ральф. — Меня тоже.

— Не настолько. Если помнишь, именно ты открыл им дверь.

— Да, помню. Неужели обязательно тыкать мне в нос этим проявлением простого человеческого сострадания?

— Нет пределов тому, на что способны человеческие существа. Мы с тобой это знаем, правда? Нет такого дна, на которое не опустился бы человек. И лично я никогда не притязала на то, чтобы быть выше остальных. Хотя, не сомневаюсь, ты бы одобрил подобные притязания.

Ральф выглядел так, словно получил удар под дых. Он плюхнулся на одно из дралоновых кресел Джинни с густой бахромой. На самый краешек. Вытер лицо рукавом.

Когда настал вечер, Джинни с Анной надели куртки и вышли прогуляться по набережной. Вода застыла в неподвижности, небольшие лодки на ее плоской поверхности казались игрушками на стальной полке.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Анна. — Ну, насчет Феликса?

— В смысле? Что он умер?

А она действительно туповата, сказала себе Анна.

— Да, после его смерти.

— Ну, говорят, что постепенно доживаешь до дня, когда можешь не вспоминать об этом каждый день. Я пока еще не дожила.

Анна различила впереди громаду местного отеля, что высилась на набережной, заливая окрестности ярким светом из окон. Расслышала вечерние причитания коров на соленых выпасах и презрительное блеяние овец.

— Объясни мне, Джинни. Я ничего не понимаю в прощении. Ты ведь читала про эти ирландские семьи? В одной застрелили отца, в другой детей разорвало взрывом бомбы. Но непременно найдется какая-нибудь дура, которая заявит перед камерами, что она, мол, прощает террористов. Как можно их прощать? Не понимаю.

— Я думала, ты веришь в Бога. — Джинни сознательно выбрала ровный тон, чтобы ненароком не оскорбить собеседницу.