София Кульбицкая - Зуд

— Опять наш старый козёл чем-то недоволен…

— Ха-ха-ха-ха-ха!!!

Кажется, именно после той поездки (отношения между тестем и зятем, несмотря на умелую предупредительность последнего, делались всё напряжённее) домашние и стали поговаривать о том, что он, мол, тысячу лет уже не был на море. Вадим вяло возражал, понимая, что всё бессмысленно — раз уж его решили отправить с глаз долой, то отправят, хочет он этого или нет.

И всё же он попробовал поторговаться. Это было бы таким счастьем — съездить куда-нибудь вдвоём с дочерью, как в те давние времена, когда она была совсем крохой. Но Ильдар, всегда мягко стеливший, вдруг проявил жёсткость. Причин он толком не объяснил — страда на работе и прочее, — но Вадим был уверен, что Танька давно беременна, просто от него, отца, это скрывают.

Приставать к дочери с вопросами он считал бестактным. Хотел спросить у Кати, но не решился — было бы слишком больно обнаружить, что жена лжёт ему в лицо, — и махнул на всё рукой. Хорошо, я поеду к морю, раз уж вы все так этого хотите.

«И всё же Катя в чём-то права, — думалось иногда Вадиму. — Я — и вправду националист, едрёна-матрёна… Пещерный ксенофоб».

В какой-то момент он обнаружил, что местные смертельно его раздражают. Он понимал, что это очень плохо, что отзываться так о жителях страны, где ты гость — нельзя, но изгнать из головы нетолерантные мысли не мог. Его коробило нахальство, мушиная приставучесть, привычка орать и дёргать за рукав, зазывая в ресторан или магазин, когда ты только-только ушёл в свои горькие мысли, угрюмо влачась по набережной, — и всё прочее, хорошо знакомое русскому туристу.

Кстати — пожалуй, ещё больше, чем аборигенов, Вадим ненавидел соотечественников-первопроходцев, которые когда-то давным-давно, в меру собственного интеллекта навтыкали в мозги местному «стаффу» отвратных русскоязычных матриц. Услышав в очередной раз: «Я холостой!», «Зайка моя!», «Гуси-гуси, га-га-га!!!», он боялся, что не выдержит и кинется на полиглота.

Особенно его бесило обращение «трукк», которым в первый же день угостил его Амад — здешний официант и по совместительству бармен. Он чуть было машинально не ответил: — Тамбовский волк тебе друг, — но чуть позже понял, что обиделся зря. Похабные «друг» и «подруга» служили тут неким эквивалентом «господину» и «госпоже» — за неимением лучшего. Вадим это усвоил, но всё равно, услышав за спиной радостное «трукк!» (или, ещё хуже, «падруга!» — в адрес какой-нибудь крепко замужней соседки) невольно вздрагивал и морщился.

В сущности, его «национализм» был вызван всё тем же одиночеством и тоской — народу-то много, а поговорить не с кем. Потому-то он и злился на местных — как вызывает досаду бутылка вожделенного вина в отсутствие штопора.

Что ж, приходилось проковыривать пробку пальцем. Когда потребность в духовном общении зашкаливала, Вадим выходил во внутренний дворик и подсаживался к бару, где царил Амад, разливая всем желающим (и даже не обременённым «олл инклюзив») напитки забесплатно. Бар был похож на беседку, которую вывернули наизнанку. Амад был похож на Пушкина, которого в детстве стукнули дубиной по голове. Он был улыбчив и глуп несказанно. Вадим, однако, не сомневался, что он без раздумий перережет горло любому «трукку», а тем более «падруге», если ему пообещают местечко в раю или хотя бы немного денег.

И всё же это был собеседник, мужчина, с которым всегда можно было переброситься словечком, не рискуя показаться болтливым или навязчивым. Момент ключевой. Неиссякаемая готовность Амада к разговору во много раз превышала его скудный международный словарь. Впрочем, Вадим подозревал, что беседа не станет более содержательной, даже если он сам выучится по-местному.

Каждый вечер Вадим давал себе слово не заговаривать больше с барменом — он боялся, что от такого «общения» и сам деградирует. И каждый день шёл к бару опять. Брал себе пару пива, не больше. Ещё не хватало спиться здесь от тоски…

Увы, более прочных связей он не создал. Вот только что, на пляже, в очередной раз попал впросак. Пробираясь к лежаку с полотенцем в руках, заметил, что соседка справа нуждается в помощи, причём скорой. Тень зонтика, неумолимо ползущая к востоку, давно покинула её ноги, и они уже успели покрыться аппетитной краснотцой.

По горькому опыту Вадим знал, что такое легкомыслие чревато адским зудом, который не утолишь ничем — не поможет ни местная псевдосметана, ни одеколон, ни стрёмный дедовский способ лечить подобное подобным.