София Кульбицкая - Зуд

— А что такого-то?

— Но это же жутко… — и вдруг её лицо действительно стало жутким, на нём отразился апокалипсический ужас. Прежде чем Вадим успел испугаться, Катя уже пришла в себя и вполне нормальным, будничным тоном сказала:

— Давайте оставим просто «вырезал».

Вадим галантно сообщил, что целиком отдаётся в её очаровательные ручки, — и, едва девушка ушла, моментально забыл о ней.

Нет, не забыл. Весь вечер не выходила из головы. И не потому, что была красива. Это он знал и раньше, и оно как-то не слишком его беспокоило.

Наоборот. Мешал какой-то серьёзный изъян в ней, неправильность, которой он всё не мог подобрать названия. Он промаялся весь вечер и только уже засыпая, понял.

Катя жила не своей жизнью. «Почему корректор?» — он даже вскочил, сел на кровати. — «Это же актриса… Нет — мечтала стать актрисой, не получилось, пошла на компромисс… и со своей красотою, которую некуда приткнуть — несчастна.»

У молодого корреспондента, несмотря на молодость, уже была своя крохотная ниша в журналистике. Он называл её — «горе людское». То, что это самое «горе» вдруг приоткрылось ему в образе ослепительной блондинки, на которую он никогда не обращал внимания именно из-за её недосягаемости, — поразило его.

Тётеньки из корректуры их роман активно не одобрили. Им казалось, что Вадим — симпатичный, в общем-то, парень — не по себе размахнулся. Ещё вчера он и сам так думал. Но теперь он знал, что внутри этой «русской красавицы» с плачем бьётся, не находя себе места, «женщина-красавица», которая гибнет без него, которую он должен спасти — а значит, прочь, прочь подленькие подозрения, что он хоть в чём-то может быть её недостоин.

«Это же как у Шекспира — она его за муки полюбила, а он её — за состраданье к ним, — только тут „он“ и „она“ поменялись местами».

Кстати, он ошибался, считая себя таким уж обыкновенным. Красавцем его и вправду никто бы не назвал, но было в нём что-то, чего он не мог увидеть в зеркале — независимое и вместе с тем располагающее. И женщинам он нравился, одна девушка из отдела светской жизни была в него влюблена (Вадим об этом знал и выражал своё сочувствие тем, что старался поменьше попадаться ей на глаза). Катя, даром что альфа-самка — а, может быть, именно поэтому? — прекрасно всё понимала.

Она привыкла, что каждый второй норовит оглушить её дубиной и утащить за волосы в логово. И все уверены, что она только этого и хочет, недаром же так красива. «Хорошо Таньке, — думала она много лет спустя, уже хорошо пожившей дамой под полтинник. — На них, рыжих, с рождения стоит печать эксклюзивности, оригинальности, да что там — личности, и им не приходится, как нам, блондинкам, объяснять всем подряд, что вовсе не для того ты родилась на свет, чтобы услаждать чей-то взор и похоть».

Когда-то она и сама хотела перекраситься в рыжий, но отец запретил. Всё-таки он был военный.

Вадим, конечно, понимал: тем, что так легко сладил со старым солдафоном, он обязан исключительно лихим девяностым. Антон Геннадьевич до того был удручён развалом всего, что было для него свято, что радовался уже и тому, что за Катерину посватался «серьёзный парень»; он, честно говоря, в царящем кругом бардаке и не чаял так дёшево отделаться. — Фамилия, конечно, не очень… Еврей, скажи честно?

Тосабела не успел ответить, да полковник и не особо слушал его:

— Ну, ничего, не переживай. Зато в армии отслужил, а не как всякие там, каких сейчас пруд пруди… — этими словами будущий тесть окончательно признал его статус.

Парадоксальным образом где-то в глубине души такая лёгкость Вадима обескуражила и обидела. Из житейских наблюдений — а как журналист он был очень наблюдательным — он хорошо знал общепринятый тип удачного жениха, предпочитаемый родителями красивых девушек. Он назывался «надёжный» — неказистый хорошо управляемый зануда без завихрений, желательно с каким-нибудь физическим недостатком — сутулость там, плохие зубы или хотя бы очки. «Неужели я такой?» — изумлялся Вадим, но, в общем, не имел особых оснований роптать на судьбу.

Едва ли из Кати вышла бы серьёзная актриса. Теперь, зная её вдоль и поперёк, он мог сказать это наверняка. Зато на сцене (а то, чего доброго, и на экране!) её обязательно разглядел бы какой-нибудь альфа-самец. Сильный, властный, волевой. Как Ильдар…

А скромная работница корректуры могла претендовать только на такого, как Вадим. Кстати, в первые годы его несказанно трогало, что жена — филолог. Она знала много заковыристых слов, которые вызывали у него благоговейный ужас — и делали жену недосягаемо умной. Та первая сцена повторялась часто, где Катя могла показать, что в чём-то выше его — и он не обижался, наоборот, восхищался и гордился. Это уже потом, когда родилась Танюшка, он часто думал, что запретил бы бабам получать высшее образование — особенно то, где учат разным умным словам, — пока они не докажут наличия в своей черепушке мозгов. Но вслух такого не говорил никогда. Он любил жену и даже в сердцах старался её не обижать.