София Кульбицкая - Зуд

Солнце, пальмы, далёкие зеленоватые скалы — это было даже хуже, чем необходимость самому себе чесать зудящую задницу… пардон, спину.

Собравшись с духом, рухнул в холодную — с непривычки — воду и, не дожидаясь, пока согреется, поплыл вдоль пирса размашистым брассом. Ну что же это?.. Пальцы правой ноги предупреждающе трогает судорога — вот-вот скрутит немилосердно.

Представив себе скорбное лицо зятя, получившего горестную весть, Вадим ухватился за буёк и некоторое время отдыхал, пережидая. Шлейф самолёта в небе — и белый катерок вдали — и зависший над морем яркий парашют — и чудовищный акцент аниматора с соседнего пляжа под навязчивый мотивчик — «ооопа-опа — опа-опа!» — всё, всё мучило его, всё издевалось над ним.

— …Но, пап, ведь так оно и есть. Делай что хочешь, проси что хочешь! Они там сейчас за каждого гостя трясутся, поэтому и люкс тебе дали!

Это он похвастался, что чувствует себя хозяином Yellow Dolphin Resort‘а. Хоть часами бегай туда-сюда по своим владениям. И ночью никто под окнами не блажит, спать не мешает. Лепотааа!

За шутливым тоном Вадим прятал отчаянную тоску — ныть в открытую казалось ему слишком унизительным. Но, видимо, прятал неумело:

— Ну а чего ты хотел? Эти идиоты своими революциями туризм напрочь угробили, неизвестно теперь, подымут ли. Да ещё теракты эти, помнишь, недавно был сюжет…

В окошке мессенджера их лица казались чужими и какими-то… ненастоящими. Зато книжный шкаф — как наяву, аж до жути. Сейчас бы просто шагнуть туда — и… Лет через двадцать-тридцать, наверное, и такое изобретут. Он, Вадим, может, ещё доживёт.

Хотел показать и свой люкс — да не удалось: солнце слишком яркое, как ни крути планшетом, дамы видят сплошной белый квадрат. Пришлось так, на словах описать, что балкон его с могучей мраморной балюстрадой выходит прямиком на море.

— Ещё и на море?! Красавчик! Ну вот почему нам так никогда не везёт?! У нас однажды вообще окна на помойку выходили, скажи, мам?..

Слышать интонации дочери, сюсюкающей с ним, как с тяжелобольным, было невыносимо. Если бы ещё вчера Вадиму сказали, что он, говоря с родными, сбросит не дослушав, он бы плюнул фантазёру в лицо. Но всё когда-то случается впервые.

Столовая была в сборе и дожидалась только его прихода. Как всегда, открыв стеклянную дверь, Вадим ощутил на себе знобкий холодок чужого внимания, невольно отметил — за угловым столиком как бы незаметно перешли на шёпот, а за другим, что наискосок, нервно прикрыли глаза — и тут же украдкой, с жадным любопытством начали его разглядывать. Это не удивляло Вадима — он давно понял, что быть ему, одинокому страннику, ныне секс-символом «Елодола».

«Женщинам легче, — мелькнуло в голове. — С ними всё сразу ясно и никто не осуждает. Наоборот даже — одобряют с гиканьем.»

Чувствовать себя местной знаменитостью и приятно, и гадко. Особенно ему, коренному жителю мегаполиса. Всякий раз, входя в столовую, он ощущал себя раздетым.

Впрочем, он знал, что и сам ничуть не лучше. Наблюдения за соседями и праздные выводы об их жизни были главной статьёй досуга в этом тухлом местечке. Он отличался от них только тем, что ему не с кем было посплетничать. Меж тем поводы для пересудов, а иногда и насмешек так или иначе давал каждый.

Тут собрались отъявленные смельчаки России, не боящиеся ни санкций, ни терактов. Их было немного — числом девять; Тосабела знал всех в лицо, потому что в эти минуты в столовой собирался полный кворум — ради такой скудной клиентуры никто не стал бы держать ресторан открытым с часу до трех.

Без аппетита уминая невкусный обед, он косился на соседний столик. Старые знакомые, престарелые подруги в ярких парео надыбали где-то по коктейлю — и теперь жадно всасывались в пластиковые соломинки. Даже в депрессии оставаясь художником, Вадим бессознательно отметил, как удачно рифмуется апельсиновое пятно «ром-фанты» с огромной заколкой-цветком за ухом одной из дам — крупной, вульгарной, с падающим на жирную спину пышным каскадом выжженных до белизны волос.

«А ведь я и вправду мог утонуть сегодня… Представляю, какой бы он поимел себе с этого навар. Долго рыдал бы, а потом увеличил моё фото и повесил над сервантом. Своими руками. Как и подобает редактору глянцевого журнала. Надел бы чёрный пиджак. Зажёг свечи. И регулярно заставлял бы осиротевших женщин (а потом и детей, а потом и внуков!) чтить мою память».

В том, что однажды всё будет именно так — или почти так, — Вадим не сомневался. Но это его ничуть не радовало. Мысль о том, что и после смерти его, Вадима, заставят работать на авторитет зятя в семье, выводила из себя.