Геннадий Беглов - Досье на самого себя

— Ведут!!! — кричал здесь какой-нибудь счастливчик, взобравшись на крышу юрты.

Вскакивала на ноги пятитысячная масса. Отложили недописанные письма, отбросили книги, прервали карточные игры и сны…

— Веду-у-ут!!! — несется из юрты в юрту.

И все туда — к проволоке, за которой дорога… и…

Длинная колонна ватных брюк, бушлатов, шапок-ушанок…

Все то же, как и у нас… Но… Там были глаза и волосы, там были губы, была кожа… Под ватным бушлатом грудь, истомившаяся без ласки… Она хочет, чтобы глядели на нее, трогали. Хочет разбухнуть от сладкого молока и поить им досыта чмокающий ротик…

— Мальчики-и-и!!! — несется зов.

— Милые-е-е!!!

— Костя, я тебе платок послала-а-а! — вырывается вопль.

— Через Вальку пиши! Через Вальку, слышишь?!! — напоминает кто-то с нашей стороны.

— Ой, дяденьки, в постельку хочу!!! — визжит на всю тайгу пацанка в белых бурках; прыгает, бьет рукавицами по ляжкам.

Лагерь глухо рычит в ответ, посылая голосом Рокоссовского:

— Е-гей! Бабоньки!!! Сегодня спите голышком, приволокусь с дружком!!

Конвой торопит колонну. Можно расходиться по юртам. В такие дни лагерь засыпает позже обычного…

Непосредственно в зоне лагеря работали три женщины.

Клава — вольнонаемная — ведала посылками. Она привозила их с вокзальной почты на телеге ежедневно и в присутствии двух надзирателей вскрывала ящики. Содержимое;; после осмотра, выдавалось заключенному, в чем он и расписывался в соответствующем регистре.

Вторая женщина — Элеонора Юлиановна — главный терапевт санчасти, шестидесятилетняя старуха с массой бородавок на подбородке. Каждая из них оканчивается кисточкой седых волос.

Разговор она ведет со всеми только на ты и в таком тоне, будто пациент только что разбил ее очки, выстрелив из рогатки.

— Что расселся?! — скрипит она злобно и таращит рачьи глаза. — Шагай сюда… Подними рубаху!

Шлепает по спине костлявой рукой. Прикладывает фонендоскоп.

— Тридцать семь и четыре, — напоминает пациент, используя очередной выдох.

— Закрой рот! — обрывает она. — Наболтал на десять лет — теперь помалкивай!

Профессор языкознания — Богин, ее ровесник, сутулится еще больше и прекращает дышать.

— С такими легкими на кладбище лежать, — скрипит старуха, заканчивая прослушивание. — А он против власти… Не совестно?

— Я ее строил, Элеонора Юлиановна, — со слезами на глазах говорит профессор. — Я участник плана разгрома Юденича.

— Все вы «участники», — терапевт скрипит пером в карточке, угрожающе шевеля кисточками на подбородке.

— Три дня из юрты не выходить! — тоном приказа объявляет она, протягивая освобождение от работы. — Увижу на территории, берегись!

И таращит глаза, наслаждаясь произведенным эффектом. Лицо на мгновение становится добрым и милым. А кисточки эти… Божественные кисточки! Ими так хорошо пугать непослушных внучат…

Чудная старуха. Ее любили все, потому что она любила всех, хотя и искусно прятала эту любовь.

Но разве любовь спрячешь?

И третья — Александра Ивановна Цыкина. Гражданин лейтенант. Инспектор спецчасти лагеря. Сорокалетняя женщина, высохшая до неправдоподобия.

Прозвище «Скелет» лейтенант имела не только в связи с худобой. Она ведала «зачетами», что были днями свободы, заработанными трудом, болезнями и бессонницей. Она ведала и отправкой на этап, а этапы бывали разные… Это могла быть Печора. И Дальний Восток. И Север.

Скелета боялись смертельно.

Увидя ее издали, здоровались, унизительно заглядывая в глаза, выражая предельное уважение порядку и безграничную любовь к производительности труда.

Она не видела никого.

Шерстяной костюм, хаки, сшитый по фигуре. Талия перетянута узким ремнем. Мягкие сапожки. Накинутая на плечи серая шинель.

В костях лица прятались от всех неуютные глаза, постоянно будто вспоминающие что-то. Рот ничего не выражал, даже когда произносились слова. Он был мертв. И слой темно-розовой помады не оживлял его, скорей — наоборот: делал его искусственным. Нарисованный рот на безжизненной маске лица.

Регулярно, через день, она брала книги из библиотеки. Я не знаю, что она прочла до меня, так как формуляра, естественно, на нее не велось.

Первая книга, выданная мной, была «Степан Разин». Через день она поменяла «Разина» на «Ермака».

Когда она пришла в третий раз, я предложил ей «Крестоносцев». Оказалось, что она читала их. Взяв «Пугачева», она удалилась.

По субботам инспектор смотрела кинофильмы. Это не удивительно: в ту пору в Ангарске еще не было кинотеатра и, как это ни парадоксально, киноустановки существовали только в лагерных клубах.