Геннадий Беглов - Досье на самого себя

— У нее, между прочим, есть отличный парень. Летчик…

Я очень хотел его ударить. И я сделал бы это, но вы не знаете Леньки. Он стоял ко мне спиной и открывал моим перочинным ножом бутылку портвейна.

— Яблочки от твоей будущей тещи…

И действительно, вынимает из кармана два больших желтых яблока.

— Давай спокойно выпьем и спокойно поговорим.

Яблоки оказались сладкими. Портвейн крепким. Я сидел на подоконнике и рассеянно слушал.

— Ты можешь меня презирать. Пожалуйста. Но верить-то мне ты обязан. Ведь это интеллигентная семья. Может, ты думаешь, что она белоручка? Ошибаешься. Люда прекрасно готовит. Яков Михайлович — портной выс-ше-го класса! У него обкомовские шьют! И потом связи… Ты же сам говорил, что тебя тошнит от метро. Испортил тогда вечер. Нагрубил. Я понимаю — нервы, переживания. Давай еще. Держи…

Я отхлебнул глоток и поставил стакан на окно.

— Короче, я иду туда и передаю таинственным шепотом, что ты ее ждешь. Остальное зависит от этого…

Ленька постучал по моей голове и, напевая тарантеллу Листа, вышел из комнаты.

Стало невыносимо тошно от всего. От слов, от вина, от яблока. И летчик, конечно, есть. Это не выдумка Ленькина. И ноги чешутся… Кусаются брюки, черт бы их… Действительно, — «канарейка».

Сдираю обновки. Переодеваюсь в свое, привычное. И тут я увидел шоколад. Все три плитки лежали на диване там, где сидела она…

— Ну, и пусть… — произнес кто-то моим голосом.

На окне стакан. Почти полный. Выпиваю в два глотка. Раз-два! Еще в бутылке. Остатки. Из горлышка — раз!.. Доедаю яблоко. Огрызок в форточку.

— Ну, и пусть…

Смялось внутри все.

— Раз-два! Раз-два!

Падают знамена… Только почему они все желтые?..

— Ну, и пусть желтые…

Очнулся от духоты. В лицо кислым жаром дышит диванная подушка. Тишина. Но я сразу почувствовал, что в комнате кто-то есть, кроме меня.

Поднимаю голову.

— Ты давно пришла?

— Четыре часа.

— Неужели я столько спал?

— И, как мамонт, храпел.

Людмила подходит и, слегка толкнув меня бедром, садится. (Какие большие глаза… И патина есть… Ленька не врал. И в этом же цвете на груди пушистые елочки из шелка… На черной шерсти костюма…)

— Это я сама. Нравится тебе?

— Да.

— А хочешь, я у тебя останусь?

— Зачем еще?

— Как зачем? Вместе спать будем.

— Ты что?..

— Что же тут плохого? Я же тебя люблю.

Она долго раздевается. Мучительно долго. На диване стало тесно и душно. Пахнет духами и еще, одновременно противным и приятным. Слова куда-то делись. И к лучшему. Хочется смотреть и трогать. Смотреть запрещено. Свет погашен. Подушка покрыта волосами. Они не дают спокойно лежать. Под ладонью ее грудь. Тянусь губами. Хочется укусить. Хоть чуть-чуть. Сосок вежливо вырывается и убегает вниз, к моему сердцу. Мешают ноги. Ее. Руку не пускает на помощь. Очень жарко. Желание приказать. Чтобы повиновалась. Чтобы не мешала. Сейчас крикну… Вместо крика, больно целую ее губы. Облизываю глаза, шею. Она слабеет вдруг вся. Тело растворилось в сладкой духоте. Слышу и вижу эту сладкую духоту животом. Это вот здесь. Здесь. Далеко от меня. Теперь очень близко. Опять недостижимо далеко. И снова так близко… Обхватила руками крепко и вытянулась вся. Как мертвая… Бухало сердце. Колко стрекотали в висках пьяные кузнечики.

(…Как быстро все. Как это все коротко…)

— А ты маме понравился.

Она целует мое плечо и выскальзывает из-под одеяла. Зажгла свет. Одевается.

— Мне надо к Риммке. Смотри… У меня разные ноги. Не заметно?

— Ты что, уходишь?

— Я же говорю… Мне надо к Римме. Она самая близкая подруга. Корабль обещала подарить на свадьбу.

(Тело белое-белое. И розовые точки на икрах и выше колен тоже. И на спине.)

— Зачем корабль? Какой корабль?

— Настоящий такой, с парусами, мачтами… Старинный. А на корме наши имена будут… Это в «Елисеевском» шоколад покупал? Ты — милый.

Ногтем разрезает обертку.

— Я в блокаду его не ела. Мама, бывало, вся изведется, а я — ни в какую. Этот вкусный. А тот, знаешь, кусками. Американский. Горький такой…

Не спеша доела плитку. Брезгливо осматривает запачканные пальцы.

— Я о салфетку. Ладно? Все равно грязная.

Зацепилась волосами за крючок юбки. Рванула. На крючке осталась прядь.

— Жить будем в большой комнате. Мама отдает кровать. Они все равно спят отдельно… Для Риммки возьму плиточку, ладно? — Шоколад кладет в сумку. Садится ко мне. Целует.

— Не говори никому об этом. Знать будем мы и Риммочка. Ладно? Я помчалась…