Светлана Фетисова - «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…»

Закончив процесс орошения обезвоженного организма, мужчина вернул стакан Эле, внимательно на нее при этом посмотрев, и стал одеваться. Он молчал, она и хотела ему что- нибудь сказать, да боялась обнаружить незнание его имени.

— У тебя есть сигареты? — только и отважилась спросить она.

— Поищи на шкафу, вчера ты прятала и приговаривала, что заначки спасают по утрам.

К тому времени, как Эля обнаружила тайничок и закурила, мужчина уже стоял у двери.

— Ну, бывай. Если что, номер телефона оставил на столе.

Дверь хлопнула, Эля как-то дернулась от пронзившей ее догадки, она кинулась к сумке, денег не было, остаток месячного лимита исчез. Мужик уже вызывал лифт, она бросилась к нему.

— Где деньги, гнида?

— Какие деньги, бабуля? А шампанское, а такси? Веселиться любишь, а платить?

Смутное воспоминание остановило поток справедливости, уже готовый излиться на пришельца. Эля горько улыбнулась:

— Гусары денег не берут? Но и не дают. А в чем твой вклад в оплату веселья?

Нагло улыбаясь в дверях открытого лифта:

— А то не знаешь? Таким, как ты, не достаточно пообещать золотые горы, чтобы увлечь мужчину. С таких, как ты, еще деньги брать надо, пойди умойся, коряга. А то «поедем в пампасы, будем жить, как у царя за пазухой». Тьфу. Да лучше в Москве прозябать, чем с тобой в тропиках жариться.

Дверь с шумом закрылась. Походкой побитой собаки, шаркая тапочками, Эля вернулась в квартиру, набрала номер телефона.

— Тяпа? Извини, если разбудила тебя, дорогуша.

У Эли был один голубой друг, голубой до синевы, почти подруга.

— Прости. У меня украли последние деньги, дай, если можешь немного на еду, только на еду.

— А я ведь тебя вчера предупреждал насчет твоего альфонса, которого ты подцепила в клубе. Если бы ты меня услышала, все было бы хорошо. Но нет, ты сама с усами. Пора бы уже быть прозорливее в твоем возрасте.

— Ну-ну. Деньги не повод для оскорблений, не хочешь давать, не надо, перебьюсь. А насчет возраста, я тебя старше всего-то на шесть лет, себя ты тоже считаешь старой калошей? А, Тяпа? Что ты молчишь?

Эля положила трубку, разозлившись на весь мир: на мужиков, которые только берут, но ничего не дают, на жадных голубых друзей и больше всего на себя, за глупость.

— Ну ничего, не умру с голоду, как раз похудею перед отъездом.

На случай подобных кризисов у нее в кухне давно был припасен ящик лапши «Доширак».

Ему было грустно, это случалось каждый раз после общения на родном, русском языке. Что-то тянуло и щемило в центре грудной клетки. Хотелось скулить и слушать жалостливые песни. Александр понимал, что это дает о себе знать его прошлая жизнь, она заунывной тоской заставляет жалеть о чем-то неведомом, давно забытом.

С тех пор, как он кардинально изменил свою жизнь, прошлое напоминало о себе считанные разы. Когда лихорадка свалила его в джунглях Тайланда, лежа в ветхой хижине, в бреду его посещали все, даже первая школьная любовь, он выздоровел и снова все забыл. Иногда ему даже казалось, что его жизнь началась здесь, здесь он родился, увидев акриловый закат, здесь он, видимо, и умрет. И ничего не было ни до, ни после.

Иногда его посещали видения, картины былого, но они потеряли вкус и цвет, вместе с ними приходили сомнения в том, что это было. Он спрашивал себя, когда он успел так почерстветь, ведь всегда был впечатлительным, даже чересчур. И сам себе отвечал, видимо все, что было отпущено ему, любовь, ненависть, удача, он все потратил, осталась только расплата за все и карамельный закат.

Свою болезнь он не воспринимал как трагедию, ну разве только первые три дня после визита врача. Тогда ему показалось, что небо сейчас же рухнет на землю, померкнет солнце, и человечество задохнется от хаоса и ужаса, но ничего подобного не случилось, также порхали птички, и пахло забродившим виноградом.

Ему было страшно. Вечером один он уехал в горы и остался там. Он думал, что его отчаянье сдвинет горы, но сначала он замерз, потом проголодался и в конце концов смирился с вестью.

Встречая рассвет в небольшой долине у ручья, он вдруг остро, как в детстве, почувствовал, что впереди и позади бесконечность, а маленький человечек жалок в своей скорби на фоне мироздания.

С тех пор, как Александр спустился с гор, его жизнь почти не изменилась, он лишь очень остро воспринимал и впитывал все, что происходило вокруг. Каждая секунда стала золотым песком, который он без устали перебирал и любовался им, будто скупой рыцарь, дрожа над своим богатством. Каждый новый день он встречал с радостным нетерпением, и его ожидания всегда оправдывались. Став чувствительным и сентиментальным, часами наблюдая вокруг, он порой жалел, что не умеет рисовать, так много поводов он находил для вдохновения, а раньше, когда он пытался поразить мир своим писательским талантом, муза приходила редко и мучительно. Для этого ему приходилось терзать себя табаком, алкоголем и другими стимуляторами, изводить близких своих раздражительностью и неуравновешенностью.