Андрей Углицких - На окраине Перми жил студент ПГМИ

И прав был бы, прав на «все сто», как говорится!

Почему? Что послужило причиной случившегося позора?

А случилось то, что случилось: всё в тот день было «сметено могучим ураганом». Тайфуном по имени «Доцент Шварева»!

Справедливости ради, надо сказать, что и билет достался мне, действительно, не из самых легких. Из костной системы — кисть, из сердечно — сосудистой — аорта, кажется, из пищеварительной — желудок…

Тяжелый, почти «неподъемный», билет. Одна кисть, кисть — чего стоила! Все ее двадцать восемь небольших костей, образующих ладонь и пальцы. Поди, ответь, попытайся ответить правильно ничего не перепутав, не забыв!

Обьективно, к этому испытанию оказался я не готов. И не только потому, что знаний маловато оказалось. Хотя, это так. Но дело усугублялось еще и внешними неблагоприятными обстоятельствами. Нервозной обстановкой самого экзамена, царившей в тот день. Атмосферой его, взвинченной и напряженной.

Когда видишь, как у тебя на глазах буквально катком «проезжают» по твоим однокашникам, неизбежно появляется чувство почти что обреченности, безразличия.

Так вот, все то время, что я провел в аудитории, готовясь к ответу, я примерно с десяти — пятнадцатиминутным интервалом слышал очередные громкие эмоциональные оценки, упреки, выкрики, негативные возгласы доцента Шваревой в адрес не отвечавших ей в тот день студиозусов.

Безусловно, Шварева была почти во всем права: студенты в тот день демонстрировали плохую подготовку к анатомическому испытанию. Но, зачастую, крайне важным становится не «что», а «как»! Та избыточная эмоциональность, излишняя постановочность, театрализация экзаменационного «действа» мне, лично, тогда сильно помешали. Нормально подготовиться. Не позволив до конца собраться, полностью сосредоточиться.

И не только мне, полагаю.

И ведь что характерно: некому было осадить почтенную анатомическую матрону! Царившую над всем и вся. Да, по всему, по всему выходило: это был ее, «шваревский», день.

Не скрою, самое первое время, я еще надеялся, что на меня, дурака, обратит, наконец, ну, хоть какое — то внимание, хотя бы, «договорной» мой доцент. Но и этого, увы, не случилось. Как говорится, «только шли минуты год за годом», а толку все не было.

Мало того, положение мое постепенно делалось все хуже и хуже. Это ощущалось по всему, висело в воздухе. Становилось все очевиднее, что шансы на благополучный исход дела стремительно тают. Улетучиваясь, можно сказать, с первой космической…

Ясно было, что никто никого и не «собирался к себе вызывать», чтобы там ни нёс, какую бы пургу не гнал обаятельный, добрый знакомый мой по имени Валентин! Что исчезают эти шансы вовсе не потому, что доцент В. вероломно нарушает свои обещания, а потому, что он даже и не подозревает о том, что он кому — то что — то вообще обещал!

В итоге, оказался я «один на один», но не с доцентом В., а с другим доцентом — легендарной М. Н. Шваревой.

Попал, как кур в ощип!

Не буду вдаваться в дальнейшие подробности, ограничусь пока констатацией очевидного: Шваревой не составило особого труда и времени, убедиться в том, что я совершено не являюсь «героем ее романа», выражаясь витиеватым языком известной песенки.

А постольку снисходительных «полутонов» для знаменитого доцента принципиально не существовало, не успел я и глазом моргнуть, как оказался там, где и должен был оказаться с теми знаниями, какие у меня тогда имелись в наличии, то есть, в коридоре… Как лишний на славном празднике жизни.

Не снимаю с себя ответственности за произошедшее, но «черный юмор» ситуации заключался в том, что Шваревой на экзамене в тот день вообще не должно было быть, по определению, поскольку всю предшествующую неделю она была на больничном, и на работе ее появления вовсе не ждали (правда, об этом стало известно мне уже потом, много позже…).

Миг, когда за мной захлопнулись двери экзаменационной аудитории, буду помнить всегда! И то, что было со мной потом…

Особенно трудными оказались именно первые минуты после… Сейчас я понимаю, что это было типичным послешоковым возбуждением, постстрессовым состоянием…

Помню (обрывками), что я что — то, кому — то оживленно «рассказываю», с кем — то «делюсь» увиденным, пережитым. Что меня, буквально, «несет», что у меня самое настоящее речевое возбуждение, многословие, ускорение темпа речи, то есть, типичная логорея.

Не понимая, не осознавая, что я, собственно, никому сейчас не нужен, абсолютно не интересен со своими эмоциональными «соплями», что всем, кроме меня, на мое эмоциональное состояние «параллельно», я, тем не менее, всем все рассказывал и рассказывал, все делился и делился…