Нейл Уильямс - Четыре письма о любви

Иногда мы вместе пили чай, и, если вечер был погожим, взгляд его ярких голубых глаз приглашал меня прогуляться. Через считаные минуты мы уже бывали на улице, но шли так быстро, что нормально поговорить было просто невозможно. На ходу папа делал лишь короткие заявления, которые звучали примерно так:

– Жизнь – тайна, которую мы не в силах разгадать. Если ты можешь с этим смириться, боль становится меньше. – И потом, после паузы: – Во всяком случае, должна становиться.

Потом мы шли дальше, каждый со своей болью в душе; молчаливые и целеустремленные, мы выгуливали наши страдания, как выгуливают собак, отмеряя милю за милей по границами дальних пригородов, словно расстояние могло служить лекарством, а ситуация – стать не такой гнетущей, если бы нам удалось утомиться как следует. Но ничто не помогало, и папа, который выглядел достаточно старым, еще когда мне было двенадцать, после каждой нашей прогулки возвращался домой дряхлым-предряхлым стариком. Обычно он сразу отправлялся в мастерскую, садился на стул и, часто и сипло дыша своей чахлой грудью, рассматривал картины, которые он не смог написать. Хотел бы я знать, где в это время был Бог?

Так прошел год, наступили мои последние школьные каникулы, а мы так никуда и не поехали. По утрам мы подолгу оставались в постелях и ждали Знамения свыше.

Но никакого знака мы так и не дождались.

Сам не знаю, как получилось, что я оказался на государственной службе. Быть может, к этому приложил руку Флэннери, быть может – мой отец. Школьные занятия подходили к концу. Учителя по очереди представали перед нашим выпускным классом и предупреждали нас об опасностях Жизни. Я прочел расписание экзаменов и отослал заявление о приеме на работу.

На собеседование в город я надел серые брюки и старый школьный блейзер, споро́в с кармана эмблему. Наверное, папа подумал, что я иду на вечеринку. Желаю приятно провести время, сказал он мне из-за двери мастерской. В коридор папа не вышел, а я не стал заходить внутрь, чтобы ему показаться. Почему-то мне казалось, что сообщать ему о моих планах не обязательно. Уроки в школе закончились уже два месяца назад, а он не имел ни малейшего представления о том, что я собираюсь делать дальше, да его, похоже, это и не волновало. Папа ни разу не сказал мне: «Хватит валяться в постели!», «Найди работу!» или «Определись наконец, чем ты будешь заниматься в жизни!». Он просто оставил меня в покое, тем самым, быть может, раскрыв свой самый главный секрет, применив свое самое сильное оружие. Папа позволил Жизни обрушиться на меня, когда я этого меньше всего ожидал, и в день собеседования я проснулся с внезапным осознанием того, что это моя, а не его жизнь вырвалась из-под контроля. Я должен был что-то делать. И пока мой отец в мастерской работал кистью, пытаясь с помощью лессировки [16] Лессировочная техника, или просто лессировка – техника наложения прозрачных слоев краски друг на друга или на уже подготовленный основной цвет (слой) для получения более глубоких цветов и оттенков. реанимировать – и снова неудачно – начатую вчера картину, я отворял дверь в таинственный лабиринт, все развилки и повороты которого он сам уже прошел.

Стояло позднее лето. Ясное, погожее утро было пропитано светом и надеждой, и даже солнце, казалось, светило так, словно хотело навсегда запечатлеться в моей памяти. В день, когда началась вторая половина моей жизни, весь город сверкал и переливался, точно белокаменные, зубчатые башни средневековых замков, какими их можно увидеть только во сне, и казалось, что выстроившиеся вдоль речной излучины сдвоенные готические соборы и крытые зеленой черепицей общественные здания сулят только радость и восторг новых открытий. Я сидел на переднем сиденье на империале автобуса, который нес меня вперед, сквозь колеблющуюся тень листвы и блеск солнечных лучей, так что на мгновение мне даже показалось, будто со мной вот-вот произойдет или уже происходит что-то необычное, почти волшебное. Что-то определенно началось – об этом возвещала бездонная глубина безоблачного неба у меня над головой, да и сам я был полон надежд, которые вспоминаются мне теперь только как солнечный свет того давнего утра. Тогда я не замечал растерянных, озабоченных, неподвижных лиц вокруг, не замечал ни затрудненного движения на перекрестках, ни того, как все медленнее движутся машины по мере приближения к городскому центру, куда они стремились, словно стараясь похоронить город, раздавить его своими тяжелыми железными телами. Я не обратил внимания даже на то, как где-то позади нас что-то захлопнулось с негромким щелчком, когда мы все сошли с автобуса и торопливо скрылись за отражавшими солнечный свет стеклянными офисными дверьми, навсегда расставшись с невинной порой детства. В эти минуты я думал только о предначертанном мне новом жизненном пути и без колебаний переступил порог здания, оставляя позади огромную, пугающую пустоту последних летних дней и чувствуя, как сердце полнится невероятными надеждами и ожиданиями, каких я никогда больше не испытывал.