Александр Викорук - Любовь олигархов

Уже несколько минут Ира тихо говорила что-то Леониду — началось выяснение, — он упорно крутил ручку приемника. Ира не выдержала наконец и выпалила громко:

— Да оторвись ты от дурацкого ящика!

Тут же ящик загремел оглушительно, даже Леня вздрогнул.

Заупокойным голосом певица тянула: «Без тебя-а не могу-у…» Я ничего не слышал, делал жуткие глаза Ирине, кивал на Леню. Наконец он сжалился. Стало тихо.

— … у тебя музыка? — спросила Майя. — Так ты согласен со мной?

С чем? Что она говорила, пока приемник орал?

— С чем? — спросил я.

— Мне кажется, Володя, что у каждого из нас еще все будет. Правда?..

Ее голос еще звучит в трубке, Настя малюет бумагу, Ленька посвистывает носом в приемник, а Ира молчит с красным, злым лицом. Мучительно пытаюсь найти ответ. И отвечаю — кажется, пауза не успела затянуться до безнадежности:

— Конечно, и у нас все будет.

— Я тоже так думаю, — обрадовано звенит ее голос.

Да, все должно быть, должно. Что все?.. А-а, любовь, радость, маленькие дети, которые любят рисовать дождь и петь пионерские песни…

Я давно сижу в кресле у письменного стола, чтобы не мешать Ире и Леониду. Выяснение в разгаре. А у меня из головы не выходит разговор с Майей. Зачем я соврал? Опять смалодушничал. Ну что у нее может быть? Двадцать восемь лет, нудная работа, облезлые начальники, поджарая молодежь из другого поколения. На нее если и посмотрят, то на один вечерок, на время. А найдется мужик, то скорее — такие вот спектакли по выходным. Безнадежность… Она хоть раз помешалась от любви. А у меня что?.. Я вспоминаю Анну, смотрю на Иру с Леонидом — даже маленькой зацепки не нахожу для успокоения: мол, не сегодня, так завтра или послезавтра придет то, без чего так мы страдаем, ссоримся, мечемся…

Меня дергают за рукав, я поднимаю голову, выплываю из тягучих мыслей, вижу голубые легкие глаза Насти.

— Дядя Володя, — шепчет она мне в лицо, — ты не думай, они хорошие. У них только на работе все нервы вымотанные, — говорит она серьезно. Лицо ее сосредоточенно и строго: — А я тебя люблю. Ты не скучай, дядя Володя. Ладно?

— Я тебя тоже люблю, — говорю я. — Спасибо тебе.

Она успокоено отодвигается, а мне мучительно хочется вспомнить далекие песни. С нашей любовью так душно, одни сжатые зубы, угар. Сколько ни пой — не помогает. Мне кажется, нам всем не мешало бы вспоминать иногда давние песни. Есть в них какая-то чистота, доверчивость… любовь.

Все случилось из-за того, что жена старшего брата родила двойню. Брат был несколько ошарашен подарком судьбы, потому что к трехлетней дочке прибавилось еще две и в однокомнатной квартире, где они жили, можно было сойти с ума от писка на два голоса, к которым присоединялась и трехлетняя Ксения. На семейном совете было решено, что пока брат с семейством переберется в трехкомнатную квартиру к матери, а Петя, чтоб не путался под ногами, уединится в однокомнатной.

Когда Петя услышал об этом, внутри у него радостно проплыл сладкий холодок, как будто в жаркий день он проглотил оплавленный кусок мороженого. Он постарался не выдать своей радости и прикидывался внимательно-равнодушным, пока мать объясняла, как он будет жить: во сколько приходить домой, что есть из приготовленного матерью. «И чтобы никаких пьянок, друзей там и прочего…» — добавила мать, строго глядя ему в глаза. На слове «прочее» Петя чуть не выдал себя, но удалось упрятать радостную улыбку, а потом уткнулся в книгу: слепо скользил по страницам глазами и жадно прислушивался к разговорам о переезде.

В первый вечер на новом месте он приехал из института довольно рано. После лекций с приятелями зашел выпить кружку пива в забегаловку недалеко от института, поболтали о возможных поездках летом, о скорой дискотеке в клубе. Петя ни слова не сказал о квартире — приберегал на потом, после…

В десять часов позвонила мать. Петя с достоинством отчитался о своих делах, что на ужин ел, чем занимается. А потом сидел, развалившись в кресле, слушал бормотание телевизора, мечтал.

На третий день он привел к себе Аньку Мозгалёву. В Москву она приехала из Сочи, жила в общежитии. До Пети доходили слухи о ее веселой жизни и подробности, от которых замирало дыхание. Мозгалёва прихлёбывала из стакана вермут, дрыгала ногой в такт музыке, смеялась как-то горлом, мягко и нежно, запрокидывая голову, а потом быстро научила Петю нехитрым премудростям любви.

В десять позвонила мать. Петя, стараясь говорить четко и трезво, сказал, что все нормально, заниматься закончил, решил немного послушать музыку, и скоро спать. Мать что-то заподозрила, в голосе ее звучало сомнение, она медлила.