Александр Викорук - Любовь олигархов

Михеев не отвечал, он насмешливо смотрел на дирижера.

— Жениться лучше раньше, — посоветовал Гаревских.

— Верю вашему опыту, — ответил Борис заносчиво — все в оркестре знали, что жена Гаревских в войну перенесла блокаду и у нее иногда случались нервные припадки, после которых дирижер являлся в театр совершенно разбитым.

Лицо Гаревских стало суше:

— Да вы уж поверьте, семья, она придает человеку завершенность.

— А почему, извините, такая забота обо мне?

— Конечно, вмешиваюсь, простите, — спокойно ответил Гаревских. — По склонности к вам. Иногда самому трудно свои ошибки заметить.

— А может, дело в другом? — Перебил его Борис и с интонацией дирижера проговорил: — Иногда самому трудно заметить свой интерес.

— Вы полагаете, я хитрю?

— Ну, что вы, всего-навсего — профессиональная привычка дирижировать.

— Напрасно вы подозреваете.

— О-о, нам ли, Леонид Витальевич, обманываться? Каждый вечер наблюдаем, как ловко можно любую роль играть, надо лишь текст выучить и несколько ужимок позабавнее… А хотите, в Вам раскрою ваш интерес?

— Сделайте милость, — удивленно сказал Гаревских.

— Уж не Астахова ли причиной?!

— Ну… какое отношение имеет Астахова к вашей личной жизни?

— К чьей личной жизни она имеет отношение! — вспылил Борис и не удержался: — К вашей!

— Ах Борис Сергеевич, — покачал головой Гаревских, — как вы. Мне казалось, вы поймете.

Долго сдерживаемая неприязнь к дирижеру вдруг всколыхнулась, подступила к горлу. Борис побледнел и тихо сказал:

— Слышал я, как позаботились о Вазнине, теперь о внучке его волнуетесь?

Лицо Гаревских дрогнуло, глаза сдвинулись вниз:

— Что вы имеете в виду?

— Да-а, поторопились в свое время, а Вазнин в плен попал, вот где хлебнул, наверное. Он вам не рассказывал?

Гаревских согнулся, руки его слепо щупали воздух, наконец он по-стариковски жалко и беспомощно шагнул к стулу и повалился на него. Борис испугался и уже хотел бежать, позвать кого-нибудь, но Гаревских вздохнул глубоко, пошевелил рукой, как бы останавливая Бориса.

— Все было не так… вы не имеете права, — Гаревских снова сделал глубокий вдох. Борис пожал небрежно плечом, Гаревских заметил и добавил: — Я докажу вам. Я был с машиной недалеко от них по делу. Когда возвращался, двадцать километров всего осталось. Нас остановили, сказали, что прорвались немцы, дальше нельзя. Шофер не захотел ехать, я его уговаривал. Потом узнал, что шансов уже не было.

Борис молчал, испуг прошел, ему теперь все было ясно: Гаревских струсил, а сейчас оправдывается.

— Вы, я прошу вас, — волнуясь, сказал Гаревских, — никому не говорите. Такие вещи не хуже убивают, чем тогда.

Борис молча кивнул, глянул искоса на дирижера, невнятно распрощался и убежал. На улице шел быстро, взволнованный разговором. В душе была жалость — и поднималось торжество: и с него, самого, слетела шелуха слов, маска благополучия — оказался жалким, трусливым человечишкой. Будет знать место. В метро догнал Раису. Она устало ждала поезд. Борис подлетел к ней, подмывало выложить все, но решил главное пока поберечь.

— Меня давно Гаревских из себя выводит, — начал он. — Как вы его переносите?

Раисе удивленно взглянула на него:

— Леонид Витальевич — хороший дирижер.

— Не только дирижер, — намекнул с иронией Борис.

— О чем вы?

— Удивляюсь, Рая… вы, по-моему, ничего не замечаете или не хотите замечать. А где же ревность?

— Какая еще ревность? — не понимая, переспросила Раиса.

— Разве незаметно? Он же за Надей Астаховой очень бдительно приглядывает.

— Не заметила. А если и так, то что?

— Ну, по-моему, вы имели какие-то права.

— Боря, милый мой, вы — дурак. — Раиса фыркнула и рассмеялась низким сильным голосом.

Борис обиделся, но стерпел и стал втолковывать ей все, что заметил. Раиса смотрела на него с изумлением и смеялась.

В понедельник Борис явился на пристань одним из первых. Погода была прекрасная. В глубокой синеве сияло солнце, берега покрывала нежная зелень, высоко носились недавно появившиеся стрижи. С водохранилища с небольшим напором дул ветер, вода морщилась, наливаясь темной синевой. Над причалами парили плюшево-белые чайки. Видно было, как, зависая, чайки поворачивали головы, оглядывали черными пуговками глаз воду, белые теплоходы, пристань.

Пока ждали посадки, немного продрогли. Столпились тесной кучкой, мужчины говорили о футболе, женщины о детях. Борис пристроился к Наде и рассказывал о своем однокурснике, который благодаря связям хорошо устроился, уже дает сольные концерты, стал лауреатом конкурса. Он вспоминал о средних способностях во время учебы ловкого товарища, а Надя весело щурилась на игравшую солнечными бликами воду, облизывала губы, которые сушил необыкновенно пахучий ветер, и вся была полна очарования молодости и свежести.