Игорь Ефимов - Зрелища

В конце зимы Сережа после большого перерыва снова стал вести дневник.

«3 марта.

Сегодня впервые открыли заднюю комнату. Господи, чего там только нет! Оказывается, каждый уже кое-что знал по частям, то есть то, что предназначено специально для него. Многие разочарованы. Видимо, все же надеялись, что что-нибудь нечисто, оказалось, нет — действительно реквизит. Итак, мы все же театр, а не банда. Жаль. Вернее, театр только на одну треть, а на две трети — цирк.

5 марта.

Варить внутри себя мелкие обиды, готовить из них первое, второе и третье. — нечего сказать, прекрасная жизнь.

7 марта.

Заболел дядя Филипп. Сердце. Увезли в больницу, ничего не говорят, но по лицам видно — умрет. Я без его спросу пошел на почту, дал телеграмму его жене. У меня потребовали медицинскую справку, пришлось переписать — «тяжело заболел» вместо «умирает».

8 марта.

Л.П. становится невозможной. Эта старушечья заботливость, эти разговоры за чаем с мамой о моем будущем, это покровительство, — у-у-у-! сил моих нет.

9 марта.

Каждый вечер, садясь за дневник, я хочу, в сущности, записать только одно: что мне тошно, тошно и тошно. Но никогда не пишу этого. Почему? Или, только взяв перо в руки, я незаметно веселею? Надо будет проверить.

10 марта.

Был у дяди Филиппа. Он совсем плох, просил меня унести к себе какие-то бумаги и сохранить (для потомства?). Объяснил, где лежат, — оказалось, восемь толстенных папок, еле дотащил. От нечего делать полистал некоторые, ничего не понял, но один кусочек мне понравился, дай-ка я его сейчас перепишу. Где же он? Ага, вот. «ДЕРЕВО. Посреди леса на случайной поляне растет дерево. Два человека выходят с разных сторон на поляну из леса и бегут, чтобы обнять друг друга. Они добегают до середины, но между ними дерево. Они начинают тянуться друг к другу руками, сплетаются пальцами, лица их улыбаются и плачут, они видят себя, видят слезы один другого, снова тянутся и снимают слезы губами и языком и снова улыбаются — между ними дерево. Вот, один, кажется, догадался, скинул туфли — теперь они осторожно касаются пальцами ног, ступнями, икрами, сплетаются в любовном объятии — дерево разделяет их по-прежнему. Тогда у них начинают вырастать новые словесные руки из головы, из спины, из боков, они тянутся, сцепляются, находят друг друга, а некоторые в исступлении уже терзают и оплетают сами себя. Какие-то странные нити добавляются к этому клубку, разных цветов спирали с маленькими человечьими лицами на конце, они переплетаются с прежними и новыми руками, кажется, вот уже все, уже и не разобрать, где кто, но дерево там, на месте. Клубок растет, колышется, он заполняет всю поляну, а потом и лес, бьется и трепещет, новые руки и нити самозабвенно сливаются на его поверхности, мечутся во все стороны, ища друг друга и знать не зная того, что бьется и мечется тут же рядом с ними или чуть поглубже; кажется, нет ни конца, ни начала у этого бесконечного движения, но если где-то там в глубине убрать то крохотное дерево между двумя бегущими обнять друг друга, то все тотчас исчезнет, пропадет, будто и не было, ибо это — Дерево жизни».

11 марта.

Что он делает, что он делает?! Чтобы достигнуть полноты ощущения в зрительном зале, он скоро начнет впрыскивать запахи через спинки стульев, впускать дождь и ветер, щипать током, бить зрителей по голове — нет, добром это не кончится. Но если его прогонят, возьмет ли он меня на новое место — вот вопрос.

13 марта.

Вот те на! — она все же приехала. Катенька, жена дяди Филиппа. Ай да Катенька — прыткая дама. В два часа все у него прибрала, перетерла, сожгла мусор и, как она выразилась, ненужные бумаги — хорошо, что те папки я уже унес. Она, в общем-то, прибыла его хоронить, думала даже, что опоздает, но он, кажется, обманет ее и выздоровеет. Пока ее к нему не пускают, даже не сообщают о приезде — ох, уж эта мне психология. Он, может быть, от радости тут же и подскочил бы здоровый с постели. Впрочем, ерунда — главное, хорошо бы, чтоб он не умирал.

15 марта.

Все же очень плохо без денег. А были бы деньги — тогда совсем другое дело.

16 марта.

Л. П., страх, боль страха.

18 марта.

Салевич сказал, что на лето прогонит меня поступать в институт и без института обратно не примет. Сдается мне, что не только на лето. Кажется, я ему надоел ужасно, кончилась моя карьера. Хотя неизвестно еще, удержится ли он сам после того, что мы покажем. Эта пальба на сцене, эти прыжки в зал и обратно, эти прожектора прямо зрителям в лицо — кошмар, наваждение! Нас просто побьют, побьют, не дожидаясь занавеса.