Игорь Ефимов - Зрелища

Вот так толпа, вот так варево, давно он такого не видел!

И Тася бегает взад-вперед, возвышаясь точно огромный повар, подбрасывает в смесь бутылки, яблоки и бутерброды на тарелках, все вперемешку, пепельницы на полу, стаканы на ручках кресла, дым, смех, музыка поддает своего жару, и вот уже понемногу закручивается, закипает, пенка появляется по краям — ах, хорошо, ах, сладко!

От жары, сочившейся из труб отопления, многие поснимали пиджаки и куртки, замелькали белые рубашки, бабочки, галстуки полетели по кругу, натянутые центробежной силой. Бутылок появлялось все больше, несколько уже пустых закатилось к Сережиным ногам под рояль. Потом кто-то выключил большой свет, и тотчас на месте земной вечеринки возникла как бы сцена из жизни подводного царства, причудливые движения, звуки, силуэты, шумный переполох в глубинной пещере. Время от времени неизвестные обитатели подплывали вплотную, заглядывали Сереже в лицо, говорили два-три слова и снова пропадали в сигаретном сумраке; например, моряк с изломанной вконец расческой долго смотрел на Сережу и вдруг задал трудный вопрос о совести, о женской совести, есть ли она у них или нет?

— Нет, — сказал Сережа, — думаю, нет. Да и не надо.

— Правильно. Молодец, — сказал моряк и исчез, утащенный товарищем.

Милое стрекозиное существо принесло ему апельсин и прошептало с иностранным акцентом:

— Это тэбе. Хочэшь? — тут же засмеялось, присело к роялю и запело что-то не по-русски, глядя ему в глаза и трепеща розовым язычком в приоткрытом рту.

Матадор с шарфами тоже приходил посмотреть на него, при этом лицо его почему-то аж побелело от. ненависти. Вдруг возник Всеволод, рассеянно сказал — «а, и ты здесь, еще не уволился? Что же ты тянешь?»

— Чего? — не понял Сережа.

— Ведь ты для него — да, а он для тебя — нет, разве не так?

Но тут же над его плечом показалась Лариса Петровна и крикнула сквозь шум:

— Не слушайте, не слушайте, он все врет. Он мелкий завистник, мелкий, тщеславный завистник.

— Вот привязалась, — гордо сказал Всеволод, — целый вечер не могу отцепиться.

Они ушли, и после них появились еще две подружки из трех, обнялись, зашептали что-то злое, должно быть про третью, но вдруг заметили Сережу, и одна сразу спросила через рояль «Апдайка читали?», а другая ткнула пальцем в спину Ларисы Петровны и приказала: «Порвите с ней, немедленно порвите».

— Нет, — сказал Сережа. — Да… То есть да и нет. Сначала да, потом нет.

— Из грамотных, — сказала одна.

— Пожалеешь, — сказала другая, и обе снова переплелись между собой в жарком шепоте.

К полуночи это вавилонское веселье в подводном царстве достигло некой точки кипения и заклокотало на этом пределе, на этой верхней границе в безумном порыве зайти еще дальше, хотя дальше явно уже ничго не могло быть веселого, разве что какие-то новые формы жизни, пар и в нем другие существа. Уже и музыка трубила на последней громкости, и свет светил не понять откуда, и танцы были не танцы, а какая-то всеобщая потасовка, то каждый за себя, то стенка на стенку. Уже и прекрасная женщина с голыми плечами позабыла свою недоступность, и отчаянный школьник что-то нашептывал ей, хохочущей, на ухо и все не умирал да не умирал. И Тася не была больше поваром, свалилась в свое варево, металась в нем, как большая рыба, и рядом с ней неотступно поблескивал череп Всеволода, уже и подружек разбросало по разным углам, и стрекозиное существо проносилось из комнаты в комнату, а за ней топотали моряки с расческами, матадор рыдал у окна неизвестно о чем, и Сережа, вытащенный из-за рояля, падал на колени и складывался пополам в новейшем танце, а все казалось — нет, не конец еще, вот сейчас еще крепче закрутится, еще отчаяннее. И наверху этого ожидания, в самой невыносимой точке вдруг вспыхнул свет, гости отхлынули к стенам и на открывшейся площадке невесть откуда взявшаяся Лариса Петровна в три прыжка отвесила зажмурившейся Тасе три звончайших пощечины.

Потом выбежала из комнаты.

На улице по мокрому асфальту, вдоль пустых машин на стоянке, мимо витрин и соблазнов, мимо ночных реклам и вчерашних уже газет Сережа шел в двух шагах за разъяренной Ларисой Петровной — провожал домой. Время от времени он пытался накинуть на нее пальто, но всякий раз она быстро уворачивалась, отталкивала его рукой.

— Отстаньте, отстаньте, — говорила она. — Я не хочу вас видеть.

— Но я-то здесь при чем? — уговаривал Сережа. — Я же ничего не говорил. И ничего не делал. Нельзя же так всех без разбору…