Отесса Мошфег - Мой год отдыха и релакса

Рива видела меня совершенно голой только один раз, в русской бане на Десятой улице. Но это было полтора года назад, до того как я села на «сонную диету». Рива продолжала ходить в баню. Она тогда хотела «сбросить вес», чтобы пойти Четвертого июля на вечеринку в бассейн в Хэмптонс.

— Я понимаю, что это просто вес воды, которую я выделю с потом, — говорила Рива. — Но зато быстро и хорошо.

Мы с ней пошли в баню в такой день недели, когда там были только женщины. Большинство девушек были в бикини. Рива пришла в цельном купальнике и обертывала полотенце вокруг бедер каждый раз, когда вставала. Мне это показалось глупым. Я разделась совсем.

— Рива, что ты такая зажатая? — спросила я, когда мы отдыхали возле бассейна с ледяной водой. — Тут нет парней. Никто на тебя не пялится.

— Дело не в парнях, — ответила она. — Женщины такие вредные. Они всегда сравнивают себя с кем-то.

— Какая тебе разница? Тут не конкурс красоты.

— Да, верно. Ты этого просто не видишь, потому что всегда была хорошенькая.

— Это смешно, — возразила я. Но я знала, что Рива права. Я была яркой. Мне всегда говорили, что я похожа на Валлетту Эмбер. Конечно, Рива тоже была хорошенькой. Она выглядела как Дженнифер Энистон и Кортни Кокс, вместе взятые. Тогда я ей этого не говорила. Она выглядела бы еще лучше, если бы умела расслабиться. — Остынь, — сказала я. — Все это не так важно. Ты думаешь, кто-то станет осуждать тебя за то, что ты не выглядишь как супермодель?

— Обычно это самое первое, что многие в этом городе делают.

— Какое тебе дело, что люди думают о тебе? Все ньюйоркцы — жопы.

— Мне есть дело, ясно тебе? Я хочу вписаться. Я хочу жить хорошо.

— Господи, Рива. Это смешно.

Она встала и скрылась в эвкалиптовом тумане парной. Это была мягкая перепалка, одна из сотен, когда она утверждала, что я самонадеянная, раз не ценю свое везение. Ох, Рива.

Душевая кабинка в ванной была маленькая, с дверью из матового, серого стекла. Мыла не было, только шампунь «Прелл». Я вымыла голову и стояла под душем, пока не потекла холодная вода. Тогда я вышла. Сквозь потолок гремели новости. Полотенца, которые Рива оставила мне на раковине, розовое и зеленое, еле уловимо пахли плесенью. Я вытерла запотевшее стекло и опять посмотрелась в зеркало. Мои волосы прилипли к шее. Может, следует подстричь их еще короче, подумала я. Не исключаю, что мне это понравится. Стрижка под мальчика. Гамин , озорная девчонка. Буду как Эди Седжвик. «Ты похожа на Шарлиз Терон», — скажет Рива. Я обернула вокруг себя полотенце и легла на кровать.

Существовало и многое другое, от чего мне становилось грустно. Например, фильмы «На пляже», «Стальные магнолии», убийство Мартина Лютера Кинга-младшего, смерть Ривера Феникса, который расстался с жизнью в 23 года на тротуаре перед ночным клубом «Гадюшник», роман Стайрона «Выбор Софи», «Привидение», «Инопланетянин», «Ребята с улицы», СПИД, Анна Франк. «Бэмби» тоже грустный. «Американская история» и «Земля до начала времен» были грустные. Мне вспомнился фильм «Цветы лиловые полей», когда Нэтти выгоняют из дома и она вынуждена оставить в этом аду беременную сестру Силию. «Только смерть разлучит меня с ней!» В общем, там все очень трагично. Казалось бы, такой длинный перечень должен был настроить меня на траурный лад, но плакать я не могла. Ни одно из этих грустных воспоминаний не проникло в меня настолько глубоко, чтобы нажать на какую-то кнопку, отвечающую за «выплеск скорби».

Но я не оставляла попыток.

Я вызвала в памяти день отцовских похорон: я в черном платье расчесывала волосы перед зеркалом, обрезала кутикулы, пока не потекла кровь; у меня все расплылось перед глазами из-за слез; когда я шла вниз по лестнице, я чуть не споткнулась; осенняя листва сливалась в сплошные полосы, когда я везла мать в университетский храм в ее «Транс Аме»; пространство между нами наполнялось извилистыми ленточками бледно-голубого дыма от сигарет «Виргиния слим», но она не разрешила опустить стекло, чтобы ветер не растрепал ее волосы.

Увы, никакой печали я так и не испытывала.

— Мне ужасно жалко, — вновь и вновь повторяла Пегги на похоронах моего отца. Пегги была единственной подругой матери, оставшейся к тому времени, наверняка она была такого же типа, как Рива. Она жила за углом от дома родителей в лавандовом особняке голландского колониального стиля; двор перед ее домом был полон дикорастущих цветов летом, неуклюжих снеговиков и крепостей, сооруженных ее двумя сыновьями зимой; над дверью висели потрепанные тибетские молитвенные флаги и множество ветряных колокольчиков; еще во дворе росла вишня. Мой отец пренебрежительно говорил, что это дом хиппи. Я чувствовала: Пегги не очень умна, и моя мать на самом деле ее не любила. Но Пегги всегда выражала ей сочувствие. А мать любила, когда ей сочувствовали.