Александр Щипин - Бог с нами

— Мне бы водицы испить, красавица! — радостно сообщил он.

— Какую вам?

«Красавицы» было явно недостаточно, чтобы изменить настроение девушки. Она везде подозревала подвох и никогда не обманывалась в своих ожиданиях, поскольку в глубине души знала, что однажды придет кто-то красивый и добрый, знала, что он покажет, насколько сильно она ошибалась, и он, конечно, обязательно приходил, и раз за разом оказывался таким же, как все, и она опять была права, но все равно не переставала верить, не переставала делать каменное лицо, не переставала огрызаться и хамить. Это был превосходный замкнутый круг, и если бы у девушки Насти оставалось в запасе еще лет пятьдесят, она бы обязательно стала одной из тех старух с мерзким характером и золотым сердцем, что всегда казались чем-то средним между государственной символикой и национальной идеей, но этих лет — как бы вяло ни протекал конец света — у нее не было, так что скорее всего Насте уже в самом скором времени предстояло сделаться ангелом, и легко можно было увидеть, как она, нахохлившись, сидит на небе, а белые перья на ее левом крыле, которое немного выше правого, сердито топорщатся.

— «Родник» холодный есть? — в слове «родник» Миряков сделал ударение на первом слоге, как было почему-то принято в Краснопольске.

Продавщица молча поставила рядом с блюдцем для денег извлеченную из холодильника пластиковую бутылку с надписью «Машкин родник» и изображением медведицы в платке и сарафане и с коромыслом на покрытых шерстью плечах.

Источник, откуда, как хотелось верить Михаилу Ильичу, брали воду, получил свое имя в честь разбойницы Маши Беспокойной, жившей в этих краях лет двести назад. Маша спала в дупле, грабила, надев медвежью шкуру, проезжих купцов и вообще была, судя по подробностям бытовавших здесь легенд, девушкой с большими странностями. В конце концов она похитила учителя из барской усадьбы — с целями, похоже, матримониальными, — а тот, как выяснилось, прятал в кармане сюртука пистолет, из которого и выстрелил разбойнице в ухо. По одной версии — сразу, по другой — после недолгого сожительства. Родник, естественно, появился в том месте, где на землю пролились предсмертные слезы незадачливой невесты.

Похищенный учитель, кстати, отчего-то не был французом и звался Владимиром. Поэтому, когда герои предания стали считаться в народе кем-то вроде хозяев окрестных лесов, заблудившиеся краснопольцы взяли за правило выворачивать одежду наизнанку и кричать: «Не мани, Маняша, не води, Володя», — после чего дорога домой обязательно находилась. Почему на роль духов-охранителей выбрали именно ненормальную преступницу, не сделавшую, похоже, местным крестьянам ничего хорошего, и ее убийцу, было не совсем понятно, но примета, говорили, действительно работала. Впрочем, других кандидатур, пожалуй что, и не оставалось: в бога и дьявола верили только в городах и селах, а в лесных чащах было пусто, поскольку местная чудь много веков назад ушла под землю или рассеялась по земле, спрятав и забыв имена своей нечисти. Новые духи были, похоже, равнодушны к именам: раз за разом они примеривали на себя эти два, в которых соединились власть над миром с потусторонней мечтой Мары-Мрии, и приходили то как жених и невеста, то как брат и сестра, то как парторг и внучка, а в последнее время все больше как отец и дочь, продолжая манить и водить.

— Сорок три, — оценила продавщица девичьи слезы.

Михаил Ильич кивнул головой и извлек из кармана большой носовой платок, в который были завязаны монеты, глухо звякнувшие о прилавок. Узлами на платке Миряков, разоривший в одном из городов стенд отряда юных моряков «Лайба», где были описаны секреты морского дела, особенно гордился: их было ровно семь, и чтобы достать деньги, следовало по очереди развязать все, причем до последнего дело еще ни разу не дошло. Продавщица Настя сломалась уже на четвертом, махнув рукой: «Не надо», — и спрятавшись за кассой. Добрые поступки она привыкла считать проявлением слабости и поэтому злилась. Михаил Ильич некоторое время умиленно молчал, несколько по-бабьи сложив руки перед грудью, после чего наставительно изрек:

— Отдав нуждающемуся свое, спасаешь двоих — себя и его. Отдав чужое, спасаешь еще и душу владельца.

Затем Миряков медленно завязал платок обратно, не переставая обращаться с благодарностями к кассовому аппарату, и, крайне довольный собой, поднялся наверх. Он любил пробуждать в людях лучшие чувства.