Александр Щипин - Бог с нами

Михаил Ильич покрутил головой и задрал подбородок, осматривая свое голое лицо в зеркале, протертом до дыр сотнями тысяч отражений. Смыв ладонями остатки пены, он закрутил краны и включил душ в одном из бело-ржавых, словно чей-то парадный мундир, кафельных закутков — боком, далеко вытянув руку, чтобы не обожгло льющейся поначалу холодной водой. «Жалко, рассказать, кроме Митьки, никому нельзя. Как всегда, лучшие прогоны — не для проповедей. Митька оценит. Улыбнется одними губами, головой так поведет — значит, в восторге. Но никогда не похвалит, зараза. Считает, что хвалить начальство некрасиво. А начальство, может, любит, когда его умные люди хвалят. Начальство, может, тоже человек. Даром что бог. У начальства, может, один друг на свете и есть, и тот считает себя подчиненным. Потому что не может без четких ролей, аутист недоделанный. А мне что, подойти и сказать: «Давай дружить»? Детский сад. Будьте как дети. Легко сказать. Кто же это вчера? А, следовательница. «Было что-то настоящее». Неужели действительно было? Самому теперь кажется, что было. Или хочется? Ну, хорошо, хорошо, хочется, чтобы было».

Миряков потрогал дрожащую щетку из длинных тонких струек и шагнул под душ. Несколько минут он стоял в прозрачном коконе, ни о чем не думая и только слушая, как безостановочно и глухо падает на него сноп воды, ощупывает мягкое тело, бессильное его остановить, и, довольно журча, скрывается под квадратной решеткой стока. Мысли стали возвращаться потом, когда Михаил Ильич начал мыться, изредка высовываясь, чтобы взять или поставить на место шампунь и гель. Ему не давал покоя вчерашний разговор с Ольгой. Миряков и сам чувствовал, что с ним в последнее время происходит что-то странное. Он знал, что люди сейчас готовы поверить во что угодно, и уже не первый месяц успешно этим пользовался, но только недавно начал замечать на их лицах какой-то отблеск настоящей веры. Миряков не переоценивал ни своих актерских способностей, ни Митиного литературного дара, поэтому дело было явно в чем-то другом. Непонятная история вышла и с Елизаром. Сейчас Михаил Ильич был уже абсолютно уверен, что никто ему о тайном мессианстве юноши не рассказывал. Конечно, он всегда хорошо разбирался в людях — профессия проходимца обязывала, — но это все-таки было чересчур. Для Мирякова любой человек был просто набором рефлексов, страстей и редких мыслей — разной степени сложности. Как продвинутый юзер, он всегда знал, какую комбинацию клавиш нужно использовать в той или иной ситуации, но теперь видел даже не строчки машинного кода, словно наевшийся красных таблеток Киану Ривз: казалось, будто вместо клавиатуры, по которой ловко стучали пальцы, перед ним оказался кусок плоти с какими-то сосочками, устьицами и отросточками, из которых то и дело что-то сочится и которые отзываются на каждое прикосновение судорогой боли или удовольствия. Миряков не знал, что он увидел в людях, но, наверное, это была душа.

Выключив душ, Михаил Ильич сел на стул, вылил из шлепанцев воду и уставился на свои руки с помятыми водой подушечками пальцев. Он чувствовал любовь и жалость, и ему было страшно.

Когда Миряков пришел на кухню, все уже сидели перед пустыми тарелками за составленными в один ряд столами. Тетя Катя караулила у плиты большую дымящуюся кастрюлю с овсянкой. Михаил Ильич занял свое обычное место и выжидающе посмотрел на сидевшего по правую руку Митю.

— Я Митя, — сказал тот. — Бог со мной.

— Я Митя, — откликнулся Миряков. — Бог с тобой.

— Я Виктор, — сказал Митин сосед, сорокалетний мужчина в очках, каждое утро выходивший к завтраку в костюме и при галстуке. Алкоголик в завязке, он был строг и нехорошо, до дрожи, подтянут. В глазах за кристально чистыми стеклами плескались боль и свет. — Бог со мной.

— Я Виктор, — повторил за ним Михаил Ильич. — Бог с тобой.

— Я Надя, — сказала маленькая черноволосая девушка лет девятнадцати, серьезная и еще по-детски пухлая. — Бог со мной.

— Я Надя, — ответил Миряков. — Бог с тобой.

Только после того, как Михаил Ильич поздоровался таким образом со всеми собравшимися на кухне — в конце он оказался тетей Катей, — люди приступили к еде. Это был один из немногих их ритуалов: Миряков придумал его в порыве хулиганского вдохновения, пародируя собрания анонимных алкоголиков и одновременно показывая, что он не подавляет личности прихожан, а наоборот, сам растворяется в них. Первое время он был очень доволен своим изобретением. Потом, когда секта разрослась, такое пятиминутное приветствие стало утомительным, но что-либо в нем менять было уже поздно. Сейчас Михаил Ильич вообще с трудом дождался конца переклички. Он впервые по-настоящему почувствовал, что эти изломанные люди, которые от отчаяния заставили себя поверить, что их души спасет заезжий авантюрист, — его единственная семья. Их вера, откуда бы она ни проросла, была настоящей. Их души, как бы они ни пытались выдать свой страх за раскаяние, были чисты. Их бог должен был их спасти — каким бы он ни был самозванцем.