Нора Эфрон - Я ненавижу свою шею

Много лет назад я ходила к психоаналитику, и мой доктор сказала: «Любовь — тоска по дому». Она имела в виду, что мы всегда влюбляемся в тех, кто напоминает нам родителей. Разумеется, это неправда, как и многое другое, что говорят психоаналитики. Ведь почти каждый человек на земле чем-то похож на наших родителей, ну хотя бы ямочками на щеках. Но я отвлеклась. Я хочу сказать, что любовь — может, и не тоска по дому, а вот тоска по дому — точно любовь. В квартире в «Эпторпе» выросли мои дети, после переезда мы уже вместе не жили. С первого дня в «Эпторпе» мы ни разу не запирали дверь. Здесь Макс надел на голову кастрюлю и не смог снять, здесь Джейкоб научился завязывать шнурки. Здесь поженились мы с Ником — прямо в гостиной, напротив неработающего камина. Эта квартира стала для меня символом семьи. А потом — символом того момента в моей жизни, когда кончилась полоса везения. Она стала частью меня, точнее, частью того человека, которым я себя тогда считала. Я жила в непрестижном Вест-Сайде, и сам этот факт как бы свидетельствовал о том, что я умна и обладаю кучей достоинств. Я снимала квартиру и, следовательно, не чувствовала себя претенциозной. Квартира была старая, и в этом был свой шик. Короче говоря, эта квартира стала мне домом в самом глубоком смысле. Она в полной мере отражала меня и мой нарциссизм (думаю, со всеми квартировладельцами была такая история). Мне казалось, что ни в каком другом месте я не смогу чувствовать себя так же хорошо.

А потом, как говорится, то одно, то другое… Сначала на крыше здания нашли неопознанный труп, попавший туда неведомым способом. Потом у кого-то случился пожар. Ограбили квартиру на одиннадцатом этаже, напав на домработницу. Но это было только начало. Вскоре произошло нечто совсем шокирующее. Хозяева сделали ремонт! С момента нашего переезда здесь ни разу никто ничего не делал, а тут они взяли и очистили копоть с фасада, заменили трубы, лифты и покрасили потолки в лифтах и лобби в золотой цвет. Привратников нарядили в униформу с косичками и эполетами, и они стали похожи на мексиканских Beatles с обложки «Сержанта Пеппера». Самый старший из наших владельцев, которому было уже за девяносто, — его звали Нейсон Гордон — убрал из холла большой почтовый ящик и водрузил вместо него мраморную статую обнаженной женщины, которую жильцы нарекли эпторпской богородицей. Во дворе он наставил жуткие гипсовые урны и статуи львов. Жильцы воспринимали все улучшения как проявление враждебности. Очевидно, все это делалось с одной целью — еще выше задрать нам аренду. И действительно, стоило хозяевам что-то поменять в здании, как они тут же шли в Комитет стабилизации ренты и просили разрешения повысить цену ввиду понесенных расходов. В результате все больше жильцов лишались льгот, и здание охватила паника. Ситуацию усугубляло и то, что по новому законодательству хозяева имели право повышать аренду как им угодно. Сами посудите — какой может быть справедливая рыночная цена на восьмикомнатную квартиру в городе, где почти нет восьмикомнатных квартир, сдающихся в аренду?

Шли 1990-е, и денег в Нью-Йорке крутилось прилично. Пустующие квартиры в «Эпторпе» отремонтировали, мисс Росс сама выбрала для них самые вульгарные люстры, и к нам заселились богатые жильцы. Один из них платил за квартиру двадцать четыре тысячи долларов в месяц. Двадцать четыре тысячи! При этом доставка китайской еды в здание была по-прежнему запрещена. У нас появилось много богатых разведенных мужчин. Периодически селились кинозвезды, но ненадолго.

Двор, некогда идиллическое место, где слышался счастливый детский смех, вдруг оказался заставленным лимузинами, поджидающими новых жильцов, чтобы отвезти их на шикарную работу в центре. Старые жильцы злились, составляли петиции, махали перед носом у хозяев юридическими документами и судачили о новом повышении арендной платы.

У меня снова кончился договор аренды. Позвонила мисс Росс и сообщила, что мне опять подняли арендную плату. Хозяева предлагали мне заключить договор на три года: десять тысяч долларов в месяц первый год, одиннадцать во второй, двенадцать в третий. Получалось, что за три года мне повысили аренду на четыреста процентов.

И я поняла: любовь прошла. Все-таки двенадцать тысяч в месяц — это черт знает сколько в пересчете на капучино. И знаете что? Я ведь его даже не пью. И никогда не пила. Я позвонила агенту по недвижимости и начала смотреть квартиры. Безответная любовь — скука смертная, писал Лоренц Харт. Почему-то с квартирой мне понадобилось гораздо больше времени, чтобы это осознать; в браке я поняла все гораздо раньше.