Нора Эфрон - Я ненавижу свою шею

Дом «Эпторп», построенный в 1908 году семейством Асторов, занимал целый городской квартал. Массивный, как танкер, с улицы он выглядел как общежитие пролетариев из Восточной Европы, но внутри был большой двор с двумя прекрасными мраморными фонтанами и чудесным садом. Стоило войти в этот двор, и город пропадал, вы оказывались в прекрасном уединенном парке. Там были каменные скамейки, где можно было посидеть вечерами, пока дети весело резвились и бегали кругом, катались на велосипедах, дрались и норовили упасть в фонтан и утонуть. Весной там цвели тюльпаны и азалии, летом — бледно-голубые хосты и гортензии.

Большинство людей, не живущих в Нью-Йорке, даже не догадываются: у ньюйоркцев есть такая же привязанность к своему району, что и в маленьких городках Америки. В «Эпторпе» эта привязанность усиливалась во сто крат, потому что в здешнем дворике жители дома постоянно сталкивались друг с другом и рано или поздно выучивали, как кого зовут. На Хеллоуин те, у кого были маленькие дети, раскрашивали уличные фонари, превращая их в страшных тыквоголовых призраков, а в декабре владельцы дома ставили большую электрическую менору, и та сосуществовала с елкой, сияющей огоньками.

Оказалось, в этом здании живет несколько моих знакомых, и некоторые стали мне близкими друзьями — так действует соседство. Я встречалась с мужчиной (мы потом поженились), который по блату выбил себе квартиру на верхнем этаже. Скоро в дом переехала моя сестра Делия с мужем, она тоже планировала жить там до самой смерти. Когда мы с Делией работали над фильмом [8] Сестра Норы Эфрон — тоже сценаристка. , она выходила из квартиры, спускалась, шла через двор и поднималась ко мне, а в дождь могла даже пройти по подземному переходу. На верхнем этаже поселилась моя подруга Рози О’Доннелл. Ей так понравился наш привратник Джордж — очень колоритная личность, что она пригласила его в свое ток-шоу. Как и все привратники в «Эпторпе», Джордж находился там не для того, чтобы открывать дверь (хотя, между прочим, дверь была жутко тяжелая, обитая кованым железом, и в одиночку ее открыть было очень сложно). Нет, Джордж служил чем-то вроде местного радио и каждый раз, когда я возвращалась домой, рассказывал мне все о моем муже и сыновьях, нашей няне, моей сестре и свояке и даже Рози. Моя подруга покрасила стены в оранжевый, установила специальные полки, где хранила коллекцию своих игрушек из «Хэппи Мила», воевала с соседями из-за собак и с хозяином из-за того, что его стиральная машина оказалась подсоединена к сливу в ванне, и наконец съехала. Я была в шоке. Поверить не могла, что кто-то может покинуть «Эпторп» по своей воле. Я бы так никогда не сделала. Меня вынесут отсюда только вперед ногами, клялась я.

Иногда во двор действительно заезжала скорая, и кого-нибудь из жильцов выносили. Не проходило и пары минут, как на хозяев обрушивалась лавина претендентов на освободившуюся квартиру. В основном это были те, кто уже жил в здании. Они видели скорую (или узнавали о случившемся от Джорджа) и пользовались своим шансом перебраться в квартиру побольше.

Когда я переехала в «Эпторп», у здания насчитывалось три пожилых владельца (точнее, так мне тогда казалось, а на деле они были не более пожилыми, чем я сейчас). Один из них, обаятельный и обходительный джентльмен, поддерживал различные благотворительные организации, в том числе общество помощи жертвам холокоста. Он прожил долгую жизнь и не раз оказывался в суде по ложным обвинениям. Хотя было и одно реальное преступление, о котором мне точно известно, — плата за ключи, которую в «Эпторпе» брали со всех приезжающих и уезжающих; процент с нее он клал к себе в карман. Мне очень нравился этот человек и его красный спортивный порше, в котором он ездил до того самого дня, как его отвезли в больницу. Там он принял последнюю взятку от моих соседей и умер. Размер взятки составлял пятьдесят тысяч долларов, это был процент от двухсот восьмидесяти пяти тысяч, которые новый жилец заплатил моим соседям за право арендовать их квартиру. Ага, вы не ослышались. Кто-то действительно выложил двести восемьдесят пять тысяч долларов за право поселиться в «Эпторпе». Как такое вообще возможно? О чем думал этот человек? Впрочем, я знаю, о чем он думал: наверняка рассчитал, что за шестьдесят пять лет двести восемьдесят пять тысяч амортизируются до четырех капучино в день. Больших капучино. Гигантских!

Десять лет я прожила в «Эпторпе» в состоянии счастливого забытья. Вода из крана в ванной часто текла коричневая, батареи наверняка были покрашены асбестовой краской, а снаружи здание основательно закоптилось. Еще у нас водились мыши. Но мне было все равно. Аренду тем временем повышали и повышали — закон о стабилизации арендной платы давал хозяевам право поднимать ее примерно на восемь процентов каждые два года. И тем не менее цена оставалась очень выгодной. В Нью-Йорке начался бум недвижимости, и в газетах печатали шокирующие репортажи о взлете цен; теперь однушки на Манхэттене сдавали за две тысячи. Ну а я за те же деньги жила в восьмикомнатной квартире. Я считала себя гением.